К. Донских - В Каталонию

— Ещё не все приехали?

— Нет. И замечательно, что так. По моим подсчетам, если ваш муж пошёл в обратную сторону по этой дороге, то скорее всего он вскоре свернул на дублера этой — не на шоссе. Он, возможно, знает, где находится дом похитителя.

— Господи, вдруг он убьёт его!

— Навряд ли. Если цель захвата — выкуп, то убийство киднэппер вешать на себя не станет. Вероятно, он обезопасил себя. Возможно, у Виктора с собой нужная сумма денег, а тот не хочет, чтобы был хвост из полиции.

Катя не знала, куда себя деть. Она кусала губы, негодуя о том, что мобильный мужа, на который она уже начала трезвонить, молчал. Сожаление о том, как он мог так с ней поступить, не давало ей покоя. Единственное, что оставалось — это надеяться.

Надеяться на то, что Виктор знает, что делает.

Что никто не убьет и не причинит вреда её семье.

Что скоро этот кошмар закончится, и чёрная полоса станет белой.

Пять минут спустя, когда Антон и другие намечали схему поиска, подъехали оставшиеся и сообщили, что проколесили вдоль дублера два раза. Вернулись на всякий случай на шоссе и проехали пару километров в сторону Москвы и обратно, но беглеца не обнаружили.

Антон должен был узнать, что передали Виктору в день прослушки немедленно. Надо было допросить всех четверых фсбэшников.

Проработавший в ФСБ добрый десяток, Гладких не первый раз сталкивался с похожей ситуацией, когда нужно было вычислить «чужого» среди своих. Но сейчас это касалось его отдела, его колыбели, его департамента, его второго ПМЖ.

Первый раз за долгое время он задал себе вопрос:

— С чего начать?

Мысль нагнетала и парила в темечковых областях мозга, молниеносно раздвигая хлам различных дум и предприятий, как листает органайзер амбициозный и повернутый на своей работе топ-менеджер нефтяной компании. Она боролась с завтрашним отчётом за минувший квартал — его Гладких должен был предоставить ещё на предыдущей неделе; с сегодняшними догадками о поимке похитителя ребёнка и даже с мыслью о походе к стоматологу. Зуб мудрости всё время напоминал о себе в момент большого раздумья, как если бы метеочувствительный человек жаловался на ноющий сустав в преддверие грозы.

Он посмотрел на Катю.

Она выглядела старше своих лет. Возможно, неделю назад её светлая, не задетая глубокими морщинами кожа и соответствовала её возрасту. Но сейчас, в свете последних событий Антон замечал даже несколько седых волос.

Ещё она всё время кашляла.

Эта несчастная женщина определенно была больна.

И за правду мою не боюсь никогда,

Ибо верю в хотенье.

И греха не боюсь, ни обид, ни труда…

Для греха — есть прощенье.

1901. З.Н. Гиппиус (драматург, литературный критик, писатель)

Проникавшее в густую зелёную листву солнце оставляло в воздухе сотни жёлтых дорожек.

Серые пылинки кружили в них хороводы, а потом как будто устав, они оседали на землю. Лучики попадали на зелёные листочки папоротников и играли с их зубчатыми краями, бегали солнечными зайчиками по траве и согревали промокшие после дождя паутины.

Заиграл колокольный звон и десятки медных переливов запели чарующее своим естеством приглашение принять участие в чём-то совершенно сокровенном и неизведанном.

Воздух наполнился гармонией звуков и того, что веками хранилось в этом загадочном месте. Все как будто не менялось здесь столетиями и сохраняло многовековую историю уединения, природной красоты и мелодию души и тела. Даже те самые папоротники, казалось, простояли здесь много лет, не изменившись. И лишь точёные стволы деревьев, прожив не один десяток лет, рассказывали о том, что до них здесь что-то ещё было, происходило и менялось.

Дорожки тогда не были протоптанными. Кустарники были другими. Болот было больше. Да и люди сменились другими людьми; эпохи сменились, а время застыло. Правда, здесь — на пригорке, вокруг которого стоял лес, всё было прежним. А там дальше, в двухстах метрах стояли каменные, отреставрированные уже в наше время постройки.

Постройки принадлежали широко известному в российских глубинках мужскому монастырю в Оптиной пустыне, где прямо сейчас начиналась литургия. Паства потихоньку собиралась на его территории, тянулась реденькой шеренгой к главному храму и благоговейно кланялась перед ступенчатым крыльцом.

Анна Черчина стояла посреди зала, и наблюдала, как заходившие целовали лики и преклонялись пред ними в крестном знамении.

Она чувствовала себя неловко, находясь среди, как ей казалось, завсегдатаев этого мирного помещения, в котором пахло ладаном, и где неостывший дым фимиама ещё кружился над головой.

У неё подкашивались коленки. Она не понимала, как откроет рот и попросит кого-нибудь в рясе рассказать ей о тайнах исповеди, что нужно говорить, в какой момент сокрушаться и главное, зачем плакать. Но прочитала в интернете, что плач способствует искреннему прощению грехов.

«Вот ещё я плакать стану», — думалось ей.

К тому или иному батюшке всё время кто-то подходил, что-то спрашивал.

Другой служитель буквально пробежал мимо, и она не успела открыть рот, чтобы задать вопрос. А потом потеряла в голове его сущность.

Нет…это место было явно не для неё.

Когда-то в этом монастыре жил её друг. Попал сюда мальчишкой, совершал послушания по хозяйству на территории, одно из которых было печь просфорки для прихожан и священнослужителей.

Анна подумала о нём в эту минуту и улыбнулась, припомнив, как тот плевался от её подарка — бутылки Кагора.

Оказалось, что священнослужители не выносят вино.

Оно и понятно. Пить его каждый день — кто выдержит.

Именно он и послал её сюда в этот час, когда она поделилась с ним тем, что натворила.

Храм был местом покаяния и освобождения от груза проблем, коих в последнее время у нее прибавилось. Виталий — тот самый друг — посоветовал сходить на исповедь, причаститься.

— То, что ты мне сейчас рассказала, останется только со мной, — ответил он ей на признание в беде, — но если ты не хочешь жалеть об этом всю свою жизнь, сходи покайся.

— Я же тебе каюсь, — ответила Анна. На что мне жаловаться чужому человеку, если я могу поделиться горем с тобой?

Тогда Виталик, как помнит Черчина, промолчал, как если бы обдумывал, что сказать. Хотя ответ оказался куда более прозаичным.

— Мне не положено по сану.

— Не дорос ещё? — перевела всё в шутку она.

— Типа того, — улыбнулся он.

Сложным было не покаяние, но отказаться от машины, которую Анна видела в грёзах; и средств, которые уже были перечислены на её золотую визу.

Она помнит тот вечер. Помнит, как пришла смска, оповещающая о том, что на её счету миллион.