Алексей Биргер - Смерть воды и огня

— В газетах об этом писали. По-моему, и час упоминали. В десять, да?

— Все верно, в десять. Итак, до завтра?

— До завтра. Спасибо вам.

— Это вам спасибо, — отозвался Черемшин перед тем, как положить трубку.

Я тоже положил трубку — и поглядел на часы. Начало восьмого. Пора мне двигаться домой.

Словно угадав мое настроение, заглянула Марина, наша секретарша.

— Вы уходите, или ещё побудете? А то, у меня кончается рабочий день, и, если надо, я вам ключи оставлю…

— Я ухожу, — я встал, снял с вешалки пальто, шапку и шарф. — Можешь все запирать и спокойно отправляться на отдых.

С тем я вышел на улицу. Как я упоминал, было уже темно — ноябрь, темнело рано, и морозец стоял крепкий, но при том какой-то сырой, словно мелкая влажная взвесь, которая копилась в воздухе всю осень, ещё этим морозцем не прихватило, не превратило в сухие и ломкие льдинки, при каждом вдохе и выдохе приятно позванивающие вокруг лица, приятно покалывающие мочки ушей, будто китайский целитель-акупунктурист… И от этой сырости, умудрявшейся проникать и под пальто, в ботинки, делалось особенно зябко и неуютно.

Я сел в машину и только собирался включить зажигание, как рядом с машиной выросла темная фигура.

«Этого ещё не хватало!..» — с тоскливым отчаянием подумал я, решив, что нарвался на «разборку», связанную с одним из дел, которые мы расследовали. Может даже, меня решили заранее вывести из игры в связи с делом Акличага, которые мы и толком взять на себя не успели. Там, где возникает имя Дурманова и маячит (пусть только в моем воображении) тень Богомола — там жди любой пакости.

Но, не успел я как следует перепугаться, как узнал одного из подчиненных Повара — генерала Пюжеева. Того самого офицера, из самых доверенных помощников генерала, которого Повар называл «Лексеичем», знакомство с которым началось для меня при довольно напряженных обстоятельствах на польско-немецкой границе и которому потом было поручено расследовать происхождение нескольких поддельных паспортов Богомола…

Он знаком показал мне, что хочет сесть в машину, и я открыл соседнюю дверцу.

— Григорий Ильич хочет вас видеть, — сказал он, обойдя машину со стороны капота и втиснувшись на сидение рядом с моим.

Я только пожал плечами. То, чего хочет Повар, всегда надо выполнять.

— Показывайте дорогу, — просто сказал я.

— Пока что выбираемся в направлении Сокольников, — уведомил он. — А дальше я покажу.

Мы проехали Сокольники, потом, следуя указаниям «Лексеича», малость покружили в районе Черкизовских улиц и, свернув наконец в длинный двор, проехали его и остановились у двухэтажного здания, расположенного поодаль от всех других домов и строений.

Снаружи здание имело донельзя казенный и унылый вид, но внутри оказалось на удивление тепло, светло и уютно. Мимо охраны, через холл, по широкой лестнице мы поднялись на второй этаж — и мой сопровождающий распахнул передо мной дверь кабинета, первым пропуская меня вовнутрь.

Григорий Ильич Пюжеев, он же Повар, сидел за представительным рабочим столом, в большом кресле — которое, как обычно, казалось маленьким по сравнению с выпирающими из него необъятными телесами генерала. Мне лично при взгляде на Повара вспоминались знаменитые строки Некрасова: «Князь Иван — колосс по брюху, Руки — род пуховика, Пьедесталом служит уху Необъятная щека…» Да, Пюжеев был очень похож на упитанного добродушного повара, причем не просто на Повара, а на повара-кондитера, выпекающего такие торты и сладости, что пальчики оближешь! Этому ли сходству он был обязан своим прозвищем, или своему происхождению — его прапрадед, знаменитый французский повар Пюже, был выписан на работу в не менее знаменитую московскую ресторацию, так и остался в России, а отпрыск француза Жан уже был прописан в паспорте как «Иван Пюжеев сын», отсюда и пошла славная династия поваров Пюжеевых, потомок которых неожиданно оказался грозным генералом, или прозвище взялось оттого, что Повар умел, что называется, «заваривать кашу», вкуснейшую для него самого, но абсолютно несъедобную для тех кого он заставлял её расхлебывать — этого я не знал. Да и не очень интересовался по правде говоря. Как мне когда-то сказала Богомол: «Хотя я — убийца, а он слуга закона, но крови на нем в сто раз больше, чем на мне». Да и Игорь, который мало чего в жизни боялся, не зря, надо полагать, побаивался этого человека. Так что, сами понимаете…

Увидев меня, Повар расцвел в улыбке и даже попытался привстать, широко раскинув руки, будто собираясь меня обнять.

— Здравствуй, сынок! Не поленился приехать, порадовал старика. Казалось бы, всего несколько дней не виделись, а я уже заскучал по тебе.

Это была его обычная манера общения.

— Здравствуйте, Григорий Ильич, — я остановился почти на пороге.

— Ну-ну, не робей, чай, свои люди, — он сделал знак, чтобы дверь закрыли и оставили нас наедине. Убедившись, что его приказание выполнено, он осведомился. — Небось, гадаешь, зачем я тебя пригласил?

Я кивнул.

— И никаких догадочек не возникает?

— Богомол, — коротко ответил я.

— Верно, Богомол! — с довольным видом согласился Повар. — И что именно?

Я подумал о смерти Дурманова, о нежелании Повара выведывать, две недели назад, как именно Богомол доставила мне деньги и в какой стране мира она может находиться… Неужели все-таки?..

— Насколько я понимаю… — я старался потщательней подбирать слова, но как-то не очень здорово мне думалось, в присутствии Повара. — Вы хотите использовать меня, чтобы подцепить её, пока она в России…

Повар вдруг нахмурился.

— Откуда у тебя такая уверенность, что она сейчас в России? — резко осведомился он.

— Во всяком случае, это представляется наиболее вероятным, — осторожно проговорил я.

— Почему? — настаивал Повар.

— В Италии — дело Пиньони, а здесь — смерть Дурманова, одного из важнейших русских свидетелей по этому делу, — я старался говорить как можно спокойней. — Две недели назад Богомол была в Италии, и вам это было отлично известно, и вас это не волновало. А сейчас вас волнует её местонахождение… Выходит, вы разглядели в убийстве Дурманова следы знакомого почерка…

— Тебе эти следы тоже были заметны? — живо спросил Повар.

— Ну… Я подумал о некоторой схожести… но решил, что даю волю своей фантазии. Однако теперь, видя вашу озабоченность…

— Ты сообразительный, сынок, — вздохнул Повар. — Скажем так: теперь меня это волнует, потому что обстоятельства изменились, — он глубоко задумался, потом решительным жестом открыл кожаную папку, лежавшую перед ним, вынул оттуда бумажку и протянул мне. — Вот, прочти. Ты ведь знаешь английский?

Английский я знал не так хорошо, как немецкий, но достаточно, чтобы более-менее свободно объясняться и читать не только газеты, но и классическую литературу (порой, классическая литература давалась мне даже легче, чем газеты, потому что в ней было меньше современного жаргона и больше того «великого английского», которому нас учили). Я прочел сообщение — пересланное, как я увидел, по факсу из Нью-Йорка — и удивленно приподнял брови.