Алексей Биргер - Игра с джокером

— Какой гений? Снайпер?

— Ну да, стрелок.

— Забавно, — улыбается она. — Полковник мог бы и предупредить. Ведь знал, что я с тобой буду встречаться.

— Откуда ж ему было знать, что ты пистолет заметишь?

— Уж он-то знает, что я все замечаю… — улыбается она.

— А что он о тебе говорит? — интересуюсь.

— Что такой гадины ещё свет не видывал, — докладает спокойненько.

Я подумал.

— Так, значит, ты из этих, из исполнительниц каких-нибудь?

— Угадал, — кивает она. — Кстати, скажи, как к тебе обращаться. На „старый хрыч“ ты, я видела, поморщился.

— За „хрыча“ ответишь! — смеюсь.

— А полковник как тебя называет?

— „Дед“.

— Хорошо, и я тебя буду „дед“ называть. Устраивает?

— Лучше бы ты меня милым и дорогим называла, — шучу.

— Об этом не проси, если жизнь дорога. Я милыми и дорогими называю только тех, кого в работу беру.

— Вот как? — тут, наверно, у меня глаза округлились. Понял я, что за птаха ко мне залетела. — И ты так открыто об этом рассказываешь?

— Так полковник, наверно, все равно тебе расскажет, раз он на тебя ставку сделал. Лучше уж, подумала, я сама тебе скажу. Ты ведь болтать не будешь.

— Это точно, — соглашаюсь, — я не из болтливых. Выходит, полковник тебя терпеть не может, потому что ты на человечьей крови живешь, но и обойтись без тебя у него никак не получается?

— В данном случае, да, — кивает. Вытаскивает сигареты — дорогущие, мать их так, я бы такие курил, у меня бы всей пенсии на них не хватило, хоть пенсия у меня и не маленькая — зажигалкой щелкает, закуривает, пепельницу к себе пододвинув. А по мне, кстати, все эти западные роскошества — дрянь одна. Табак должен быть ядреный, чтобы чувствовался, а не так, чтобы дымком щекотал. Я когда-то „Памир“ курил, потом, как его выпускать перестали, на „Казбек“ перешел, а сейчас, как видите, все больше „Примой“ балуюсь. Но это я так, к слову…

— Неплохо тебе платят, — замечаю.

— Не жалуюсь, — говорит. — Так с чего начнем? Ты мне расскажешь все, что знаешь, или я сперва расскажу, почему я в это дело влезла?

— Давай сначала ты, — предлагаю.

— Хорошо, — говорит. — Банда похитителей, в которую входили Сизовы, захватила двух очень близких мне людей. Один из них — ребенок, мальчишка всего лишь двенадцати лет. Их будут держать в заложниках, чтобы торговаться. Но торговаться никто не намерен. Охота за бандой вывела на след более крупного дела — я ещё точно не знаю, какого, хотя представляю в общих чертах — и попытка освободить заложников может повредить этому более важному расследованию. Поэтому если я — или мы с тобой, коли надумаешь присоединиться — их не освободим, то их никто не освободит.

— Неужели полковник даст им пропасть? — возражаю я. — Не верю!

— У полковника руки связаны. Он, конечно, может определить, где их прячут, и пойти на штурм, но их почти наверняка успеют убить. А вести детальную разработку полковнику не позволят, чтобы не спугнуть более крупную дичь. Если хочешь, можешь позвонить полковнику и спросить, так ли это. Но лучше не звонить. Если что, он не должен знать, что мы решили действовать. Не должен, понимаешь? Поэтому одним звонком мы можем его подставить, — и, помолчав, добавила. — Если бы полковник был уверен, что вытащит заложников своими методами, он бы не согласился на мое вмешательство в это дело.

Все это следовало обдумать и осмыслить. Поэтому я посидел, повертел в голове то, что от неё услышал, и говорю.

— Только представься сначала. Ведь я даже имени твоего не знаю.

— Как хочешь, так и называй. А вообще-то, меня зовут Людой.

— Что ж, Людушка-голубушка, слушай мой рассказ.

И рассказываю ей обо всем. Как я закончил, она с уважением стала на меня поглядывать.

— Здорово, дед! Значит, у тебя тоже личные претензии к ним имеются. Это хорошо. Сработаемся, и за рукав меня держать не будешь. Но начнем с главного. Заложников прячут либо в „профсоюзе“, либо в доме директора Букина.

— Почему ты так думаешь? — спрашиваю.

— Паспорт.

Я понял, что она имеет в виду, но на всякий случай прошу:

— Объяснись.

— Букин отдал тебе паспорт — практически сразу после того, как у него должен был состояться крутой разговор с Шиповым. Из-за паспорта к нему могла нагрянуть милиция. Ведь про то, что твой друг Васильич отдавал паспорт Букину, могли знать и юрист завода, и кадровичка, и мало ли кто еще. Они бы, конечно, по просьбе Букина держали язык за зубами — но ведь могли и проговориться… И даже если б никто не проговорился, милиция все равно могла подъехать, чтобы расспросить Букина, какие у него были отношения с Васильичем и на какую работу он хотел Васильича взять. А раз он отдал паспорт тебе, а ты передал паспорт в милицию — значит милиция Букиным больше интересоваться не будет. Так?

— Так, — говорю я. — И что из этого следует?

— А то, — отвечает, — что возникает вопрос: с чего это Букину срочно понадобилось избавляться от вещи, из-за которой к нему может нагрянуть милиция? Выходит, ему есть, что скрывать в своем доме.

— В своем доме или в „профсоюзе“? — уточняю.

— В своем доме, конечно! Ведь именно там он отдал тебе паспорт!

Я головой качаю.

— Нет. Тут ты не совсем права. Что заложников должны были спрятать в самом неожиданном месте — это факт. Что неожиданней места, чем один из этих двух особняков в самом центре города, не найдешь — это тоже факт. Что Букин отдавал паспорт, чтобы милиция вдруг не вздумала к нему вязаться — это третий факт, против которого не поспоришь. Но смотри, со мной Букин заключал договор в особняке „профсоюза“. Все необходимые документы он держал в сейфе этого особняка. Полковник не сомневался, что и паспорт Васильича должен быть там же, со всеми документами. И вдруг Букин забирает паспорт из этого сейфа и переносит к себе домой, чтобы там мне отдать. Как тебе это нравится? — она молчит. И я продолжаю. — И ведь вот что получается. Спроси у меня в милиции ещё вчера, где Букин со мной договор подписывал и где его главные документы находились, я бы ответил „в профсоюзе“. И милиция потопала бы туда. А теперь милиция знает, что паспорт мне Букин отдал у себя дома. Значит, если к нему дополнительные вопросы возникнут, они к нему домой потопают, а не в „профсоюз“. Выходит, Букину спокойней и выгодней, чтобы милиция его дома навещала, а не в его кабинете, который он в здании „профсоюза“ занимает. Почему? Да потому что в его доме никаких заложников нет, и там он милицию завсегда принять может! И ещё одно не забывай. Охрана „профсоюза“ намного внушительней, чем охрана директорского личного особняка. Они никого не впустят, даже милицию, если у милиции не будет весомого довода. На какой довод милиция могла бы у прокурора бумагу получить, чтобы войти внутрь здания? Правильно, на подозрение, что паспорт Васильича спрятан в директорском сейфе. Теперь этот предлог у милиции отняли и, если она все-таки сунется, бандюги будут наверняка знать, что она идет освобождать заложников — и настоящий бой дадут. Бой, в который только бригада полковника может себе позволить втянуться. Если же, как ты говоришь, полковник из игры выключен, то и некому заложников отбивать! В отличие от директорского дома, где охрана против милиции не сдюжит, а если там лишнюю охрану поставить, так это сразу в глаза бросится и вызовет вопросы с подозрениями. Разве не так?