Томас Хетхе - Дело Арбогаста

Арбогаст и сам не знал, кого он здесь встретит, предполагая, что, скорее всего, это будет Эльке, его младшая сестра, с которой он после своего ареста не обменялся и словом. На протяжении всего процесса она сидела на скамье рядом с матерью и отводила взгляд, когда он пытался встретиться с ней глазами. И в тюрьме она его ни разу не навестила, а после того, как оставила без ответа пару его писем, он прекратил ей и писать. Конвоиры остались у входа в трактир. Арбогаст как раз ослабил узел галстука и окончательно расстегнул белую сорочку, которую надевал в последний раз в день вынесения приговора, когда из кухни появилась Катрин. Ему сообщали, что она и после развода и переезда во Фрайбург регулярно встречается с его матерью и заботится о ней, и все же, как это ни странно, он и мысли не допускал, что может с ней здесь встретиться. В удивлении он обернулся к конвоирам, чтобы они подсказали ему, как вести себя дальше, но им, судя по всему, было все равно. Катрин смерила его быстрым взглядом — и ему сразу же стало ясно, о чем она подумала. Она вспомнила о том, как они с ним когда-то покупали этот костюм. И тут он и сам вспомнил это — эпизод с покупкой костюма. Теперь она улыбнулась и сняла фартук, надетый поверх черного платья, и он двинулся к ней, широко раскинув руки. Но она вдруг обняла его сама и притянула к себе вплотную. А он обескуражено отшатнулся. До сих пор они не произнесли еще ни слова. Он сделал несколько шагов вдоль по просторному помещению.

— Жарко здесь, — выдохнул он наконец, ухватившись за ворот, впившийся в мокрую шею.

— Да уж.

Катрин сложила фартук и положила его на столик, по-прежнему глядя на Арбогаста.

— Здесь все по-старому.

Она покачала головой.

— Все будет продано!

— Вот как?

— Именно.

Он кивнул. Подобно псу, Арбогаст вдыхал знакомые домашние запахи, словно только сегодня утром, а не десять лет назад, вышел отсюда, чтобы добровольно сдаться полиции. Скоро сентябрь — а значит, очередная годовщина встречи с Марией; лежа последней ночью без сна, он размышлял о том, не виноват ли и в смерти собственной матери. Разумеется, все здесь будет продано. От этого трактира матери следовало отказаться сразу же после суда, потому что посетителей все равно не осталось. Арбогаст прекратил ходьбу и вновь посмотрел на конвоиров, по-прежнему стоящих в дверях.

— Не хотите ли пивка, — голосом хозяйки заведения, которой ей так и не случилось стать, спросила Катрин.

Оба конвоира кивнули и с благодарностью приняли бутылки, которые Катрин достала из холодильника за стойкой. Арбогаст не знал, верила ли мать в то, что он невиновен. Вечно он оттягивал этот вопрос до ее следующего визита, а потом так и не задавал его. А теперь ее уже ни о чем не спросишь. Однако в глубине души Арбогаст понимал, что важным для его матери было не то, что он сделал или чего не сделал с Марией, а то, что он сделал с нею самой, с ее жизнью, — не оборвав, но как-то разом остановив. Он вспоминал сейчас, как она сидела в комнате для свиданий в матовом свете, льющемся из окна, — сидела, чуть склонив голову на бок и словно бы прислушиваясь к шуму отопительных батарей; сидела, так ни разу и не глянув ему в глаза. Произошло это вроде бы в ее последний визит. И теперь я и взгляда-то ее больше не почувствую, подумал Арбогаст.

— Где Михаэль?

— Он с Эльке. Она привезет его на кладбище.

— Как у него дела?

— Растет. Буквально не по дням, а по часам.

Арбогаст кивнул.

— А почему он мне не пишет?

— Я и сама его ругаю. Но он ни за что не хочет.

И вновь Арбогаст кивнул.

— А уже есть покупатель?

— Да. Но ты его не знаешь.

— Поступай, как хочешь.

— Адвокат пришлет тебе договор, когда тот будет готов. Но вообще-то дела так быстро не делаются.

— Тогда я малость тут осмотрюсь, пока не стало слишком поздно.

— Изволь.

Зал, в который он когда-то привез бильярдные столы, был пуст. Катрин удалось продать все двенадцать столов вскоре после его ареста, правда, по дешевке. На половицах до сих пор длинные царапины — столы сперва втаскивали сюда, а потом вытаскивали. Окна занавешены, и в зале было очень темно и мрачно, пока конвоиры не открыли дверь, чтобы не упускать его из виду. Свет упал на длинный, застланный скатертью стол, который Катрин, готовясь к поминкам, выставила, как когда-то, на середину зала. Арбогаст узнал старый бело-голубой кофейный сервиз и серебряные приборы, которые раньше выкладывали только по воскресеньям и на праздники. Он провел рукой по скатерти и осторожно поправил указательным пальцем вилку для жаркого.

— Ты ведь к нам позже присоединишься? — спросила Катрин, стоя уже в дверях.

— Нет, мне нужно будет вернуться.

Он покачал головой и напоследок хорошенько огляделся по сторонам в старом зале.

— Но мне хотелось бы кое-что отсюда забрать, — сказал он, обнаружив ящик на подоконнике.

Оба охранника ждали у дверей, пока он аккуратно обтирал от пыли буковое дерево и тонкие металлические шарниры. Возле ящика на подоконнике валялись дохлые мухи, была паутина, стопкой лежала ветошь, которой стирают пивные подтеки.

— А что это такое? — спросила Катрин, когда он вышел из темного банкетного зала.

— Мои бильярдные шары, — ответил Арбогаст, показывая ящик конвоирам с тем, чтобы они смогли проинспектировать его содержимое.

Катрин промолчала. Но по ее взгляду он догадался о том, что она вспомнила, как много значили для него эти шары. Она даже позволила себе усмехнуться, и он отвел глаза. Позже, когда они все вместе отправились на кладбище, Арбогаст с изумлением обнаружил, что Катрин ездит на голубом фольксвагене-“жуке”, а он даже не знал, что она обзавелась правами. На протяжении всей поездки к церемониальному залу кладбища, в котором, как он знал, проводили в последний путь и Марию Гурт, Арбогаст держал ящик с шарами на коленях.

Охранники остались у входа в маленькую часовню, подслеповатые окна которой превращали свет летнего дня в тусклое мерцание. Арбогаст, подойдя к открытому гробу и затем понуро усевшись в первый ряд, чувствовал, что его буквально пожирают глазами. Здесь было прохладно. Лицо матери, в последние годы высохшее, было полуутоплено в белую шелковую подушку, оно казалось таким чужим, что Арбогасту пришлось напомнить себе, кто она. Гроб утопал в цветах и венках. Помадой она никогда не пользовалась, подумал он, и печаль нахлынула, он едва не расплакался. Посмотрев в сторону, он увидел детей, в свою очередь, глазевших на него с нескрываемым любопытством. Никого из них он не узнал. В конце концов родители одернули маленьких невеж. Взрослых Арбогаст узнал почти всех, узнал, даже не глядя в лица, а тех, кого не узнал, “вычислил”, исходя из того, с кем рядом они уселись. В какой-то момент маленькая дверца возле алтаря отворилась и предстал молодой священник. Арбогаст открыл ящик у себя на коленях и уставился на бильярдные шары. Он не отвел от них взгляда на протяжении всей церемонии. Черный шар и два кремово-белых так уютно угнездились в синем бархате, что поневоле пришло на ум обнаженное женское тело.