Томас Хетхе - Дело Арбогаста

— Как насчет чая?

— Спасибо, с удовольствием.

— А какой вы предпочитаете? Из русского самовара? “Эрл Грей”? Что-нибудь фруктовое? Или, может быть, китайский?

— На ваш выбор.

Адвокат кивнул, и Фриц Сарразин увидел, как тот подходит к буфету у стены за письменным столом, достает жестянку с чаем и зеленый пузатый заварной чайник. Пока секретарша вышла за водой, адвокат пересыпал три или четыре чайные ложки из жестянки в маленькую плетеную корзинку. Заварной чайник — из литого железа, как он пояснил, — Клейн поставил на маленькую электроплитку на доске буфета. Фриц Сарразин следил за тем, как адвокат, полностью уйдя в свое занятье, орудовал утварью и приборами, разбросанными по кабинету вперемежку с папками и конторскими книгами, телефонными справочниками и литературой, в основном по юриспруденции, — на широком, во всю стену, стеллаже, — и казавшимися здесь тем более неуместными, потому что сам кабинет находился на восьмом этаже высотного здания офисного типа и, в соответствии с требованиями времени, был обставлен функционально и сдержанно. Когда вода закипела, доктор Клейн выключил плитку и подвесил бамбуковую корзинку в заварном чайнике.

— Ну и как он, — не утерпел Сарразин, когда Клейн достал две чашечки из тонкого, как дыхание, фарфора, поставил их на черный лакированный поднос и водрузил сам поднос на письменный стол.

— Вы про чай? — усмехнулся Клейн.

Он вынул ситечко из чайника и разлил чай по чашкам.

Сарразин затряс головой.

— Вежлив, — не без колебания и словно на пробу сформулировал адвокат. И тут же уточнил. — Обходителен. И выглядит при этом, на мой взгляд, просто отлично. Хотя, конечно, лет, проведенных в заключении, со счета не спишешь.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду.

Время, как правило, застилает узников словно бы пеленой. Человека, понятно, еще можно узнать, но становится он в высшей степени неприметным. Сарразин сталкивался с этим эффектом в каждом случае, когда боролся за того или иного подопечного. Словно личность подвержена в тюрьме медленному распаду. Он понимал, что с помощью Арбогасту нужно спешить, и достаточно хорошо знал Клейна, чтобы не сомневаться: стоит тому поверить в невиновность Арбогаста, и он предпримет все мыслимое и немыслимое. Сарразин кивнул, приглашая адвоката к продолжению разговора.

— Однако я знаю о нем слишком мало, чтобы составить окончательное суждение. И в конце концов понять его по-настоящему можно будет только когда он выйдет на свободу.

— Я понимаю. Но разве это не представляет собой определенной трудности для защиты?

— Да, кое-что в ходе свиданья с ним меня насторожило.

— Что же?

— Мне показалось, что он отчаянно старается держать себя в руках. Конечно, и это можно списать на годы в тюрьме, на одиночную камеру, на обиду из-за того, что его безвинно осудили, и все же в иные мгновения в его поведении проскальзывало нечто другое: натужность и вместе с тем, я бы сказал, презрительность.

— То есть нечто опасное?

— Да, в каком-то смысле мне это показалось опасным.

— И все же вы верите в его невиновность?

— Верю.

— Действительно верите?

Задав этот вопрос, Сарразин снял с руки часы и принялся заводить их спокойными равномерными движениями. Это была круглая, чрезвычайно плоская модель с римскими цифрами, с тонкими золотыми часовой и секундной стрелками, минутной же не было вовсе.

— Верю, — повторил Ансгар Клейн. — По меньшей мере, в судопроизводстве были допущены ошибки, оправдывающие возобновление дела.

— Выходит, мы начинаем!

Сарразин застегнул браслет часов на левом запястье и выпил чаю, оказавшегося чрезвычайно черным и крепким. На дне чашечки он обнаружил фарфоровую женскую головку — она уставилась на него пристально и безглазо.

— Вот и прекрасно.

Доктор Клейн обратился к бумагам.

— Для начала вот что: краеугольным камнем обвинения, выдвинутого против тогда 34-летнего Ганса Арбогаста, стало экспертное заключение профессора Маула. Профессор со всей определенностью указал на то, что трупные пятна на теле госпожи Гурт однозначно свидетельствует в пользу удушения петлей или шнуром после брутально-садистического извращенного полового акта.

— Что противоречит данным первоначального осмотра и вскрытия.

— В точности так. Но фрайбургский патологоанатом доктор Берлах, констатировавший в ходе первоначального осмотра смерть от сердечной недостаточности, в зале суда внезапно поддержал профессора Маула.

— Интересно, почему?

— Маул слывет не просто корифеем, но подлинным светилом.

— Но он ведь и в глаза не видел мертвого тела.

— Это так. Он составил свое суждение на основе увеличенных фотографий, сделанных на месте обнаружения трупа и позднее, в ходе вскрытия. Увеличенными фотографиями воспользовался затем и суд — вместо оригинального формата 9x12 см был использован формат 18x24.

— Но ведь все фотографии были сделаны после того, как мертвое тело перевезли приблизительно на 30 км и оставили в кустах малины. Ни один из следов не может быть однозначно истолкован как оставшийся после того или иного конкретного деяния. С таким же успехом пятна можно списать на неудачное положение мертвого тела или на царапины, возникшие при соприкосновении с колючками малины.

— Вы правы. В истории криминалистики еще не было случая, чтобы судмедэксперт отважился установить причину смерти исключительно по фотоснимкам.

— А почему же защита не заострила внимание на этом факте?

— Коллега Майер допустил в этот момент ошибку, оказавшую роковое воздействие на ход и исход процесса. После того как Арбогаст заявил, что его показания являются правдивыми, а мнение профессора Маула заставляет его только развести руками, адвокат Майер потребовал немедленного проведения повторной экспертизы, однако сделал это ненадлежащим образом. В обоснование своего требования он назвал лишь тяжесть выдвинутого обвинения и проистекающей из него уголовной ответственности, то есть оспорил не правомерность экспертизы, а ее достаточность. И, разумеется, профессор Маул заявил под протокол, что “абсолютно уверен в своих выводах и не нуждается в профессиональной помощи такого рода”. И суд после часового совещания отклонил требование адвоката как недостаточно обоснованное.

— О, господи!

— Именно так. Защита провалила свое дело. И могла теперь апеллировать только к противоречиям в выводах самого Маула.

— Но ведь эти выводы обрели зловещую однозначность лишь позже, в интервью, которое профессор дал журналу “Европейская медицина”, не так ли?

— Нет-нет. В ходе самого процесса. В письменном заключении профессора Маула, составленном, строго говоря, не им, а его помощником доктором Шмидт-Вулфеном, причиной смерти без каких бы то ни было оговорок было названо удушение, однако, по меньшей мере, вопрос об умысле на убийство был оставлен открытым. Я цитирую: “Существует возможность того, что Арбогаст прибег к насилию с самого начала, добиваясь полового акта, в осуществлении которого он сознался, однако на основе имеющихся материалов мы лишены возможности это доказать”. И защите следовало бы сосредоточиться именно на этом пункте. Но что это вы говорите о журнале “Европейская медицина”?