Анатолий Степанов - Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года

— Железная логика! — восхитился Казарян.

— Логика, Рома, появилась задним числом. Сейчас, когда я вслух рассуждаю. А тогда просто шел, как лунатик, его путем, и все.

— Завидую, Саня.

— А я — тебе. Конечно, в таких случаях тебе, Рома, будет труднее, чем мне. Хоть и путался ты с приблатненными, но ты — интеллигентный, воспитанный, с хорошо тренированным мышлением человек. Мыслишь глубже, остроумней, масштабнее. Со временем будешь моим начальником.

Теперь засмеялся Казарян.

— Что ржешь, будущий начальник?

— Потому что смешно. Зря жалуешься на несовершенство своего мыслительного аппарата.

Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.

— Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность за успешное и быстрое раскрытие дела, — официально сообщил Сам.

— Деньгами бы, — помечтал вслух Казарян.

Сам покосился на него грозно. Но было хорошее настроение, проворчал только:

— Чего, как штыки, торчите? Садитесь! — и тоже сел. — Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты — герой нашего времени. Приятно?

— Приятно, — вяло подтвердил Смирнов.

— Казарян, ты у нас — самый образованный. Читал что-нибудь из того, что этот писатель насочинил?

— Читал.

— Ну и как?

— На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.

— Злободневно, — неопределенно отозвался Сам. — Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы.

Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился, спросил с опаской:

— Что смеешься?

— Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!

— Наглец ты и зубоскал, Казарян.

— Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар, — воспользовался Смирнов непринужденной обстановкой. — Можно?

— Это почему? — недовольно осведомился Сам — любил, чтобы все были под рукой.

— В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.

— Ну, давай. — Сам поднялся. — Еще раз спасибо, ребята, что муровскую марку высоко держите.

В восемь часов вечера они встретились у метро «Сокол» и пошли к Ивану Павловичу.

Квартиру эту, на улице Левитана, Иван Павлович получил год назад. Получил, конечно, он, но выбила ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю Московского комитета партии Никите Хрущеву. Писем по жилищному вопросу — гневных, и рыдающих, и льстивых — Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам их читал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился лично, потому что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии.

Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство — Иван Палыч, Алевтина Евгеньевна и Алик — переехало по новому адресу в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларисиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей — был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмотки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали как стилягу на комсомольском собрании.

Они повернули направо, к Песчаной улице. Перешли по мостику реку Таракановку, миновали знаменитый Колесовский сиреневый сад.

— Сколько ты отца моего не видал?

— Полгода, Алька, — виновато признался Александр.

— Ты старика не пугайся, Саня. Он очень изменился.

— Господи, почему так? Он же был здоров, как бык!

— Не трави душу, Саня. Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Ведь все понимает.

Пришли. Перед Дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и взглянул на Альку. Тот кивнул — порядок.

Иван Павлович, маленький, сухонький, полулежал на диване и улыбался им. Рядом валялись очки и, переплетом вверх, раскрытая книга «Петр Первый».

— Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр. — Иван Павлович осторожно поднялся. В новых светлых брюках, в бежевом пуловере модной грубой вязки, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся:

— Здравствуйте, Иван Павлович. Вы прямо какой-то иностранец.

— Ларка одевает. А что, правда, ничего?

— Шик-модерн!

Вошла в комнату Алевтина Евгеньевна и строго спросила:

— Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю, он всегда хочет, жена так кормит.

— Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал об этом как-то…

— А я знаю, хочешь.

— Аля, — попросил Иван Павлович, — дай нам поговорить, а?

— Говори, конспиратор, — ласково отозвалась Алевтина Евгеньевна и ушла на кухню.

— «Петра Первого» читаете? — стал затевать разговор Александр. — Хорошая книга.

— Поучительная, — поправил Иван Павлович. — И ко времени.

— Хорошая книга всегда ко времени, — заметил Алик. — Что стоим? В ногах правды нет.

Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел у круглого стола, а Алик развалился в старом привычном кресле.

— А где она, правда, есть? — продолжил Алик и, посмеиваясь, рассказал: — Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно много. Кондукторша объявляет: «Следующая — „Правда“!», а вальяжный такой гражданин, выпивши основательно, мрачно так вопрошает: «А где она, ваша правда?» И вмиг весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга. И все ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского. И все оживились, заговорили…

— Ты к чему это рассказал? — поинтересовался Иван Павлович.

— К слову пришлось. Забавно.

— Забавного мало, милый. Запуганные люди-то, запуганные. Все чего-нибудь боятся. Начальства, соседа. Чуть что, у вас одно присловье: «Что люди скажут?»

— А нужно, чтобы не боялись?

— Человеку нужна свобода. Свобода от страха.

— Вон мои клиенты получили свободу, — усмехнулся Александр. — Никак не расхлебаем.

— Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.

— Не вижу разницы.

— Твои клиенты — грязная пена в основном. Для них свобода — вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории ленинский путь. Свобода позволяет каждому сознательно, с внутреннего своего согласия идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.

— А если не пойдут этим путем без палки?

— Значит, я и миллионы коммунистов положили зря свои жизни.

— Все-таки, порядок нужен, Иван Палыч.

— Ага. Порядок демократии, порядок народовластия.

— Вот вы говорите: народ! Народ! А народ — это люди-человеки. За ними глаз да глаз. Распустить — черт-те что получится. Я это знаю, Иван Палыч.