Анатолий Степанов - Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года

— Нет. Как из колонии вернулся, никого не видел и видеть не хочу.

— А упомянутый тобой Стручок?

— Это не связь. Мы с ним дружим.

— Я же запретил тебе встречаться с этим бандитом! — вскричал Иванюк-старший.

Казарян посмотрел на него жалеючи и проникновенно укорил:

— Мы же договорились, Тимофей Филлипович, — и — младшему: — Объясняю тебе: будешь говорить правду — пройдешь свидетелем. Будешь врать — соучастником в страшненьком деле.

— Ни с кем я не встречался, ни с кем! — криком прорыдал Иванюк-младший.

Казарян подождал, пока он вытирал слезы и сморкался.

— И с Романом Петровским по кличке «Цыган» тоже не встречался?

Надо же, вроде бы успокоился, а тут снова зарыдал. Хлипким оказался отпрыск богатырского рода Иванюков. Казарян напомнил о главном:

— Ты не рыдай, дело говори.

— На второй день, как я вернулся, он меня прихватил, — начал повествование Геннадий. — У дома нашего поджидал. Велел к Стручку идти, чтобы тот Васина разыскал. А Васин еще не приехал. Потом задание дал: сходить по одному адресу и записку передать.

— Кому?

— Да бабке какой-то.

— Адрес, адрес, Гена!

— Второй Ростокинский тупик, дом шесть, квартира девять. Евдокия Григорьевна.

— В записку-то заглянул?

— Чужих писем не читаю.

— А ты, оказывается, не только уголовник, но и джентльмен. Кому записка?

— Колхознику. Чтобы десятого, в три часа, у пивной на площади Борьбы был.

— Как поддерживаешь связь с Цыганом?

— Через два дня на третий я должен быть у входа в метро на определенной станции по Кольцевой. Следующая встреча — через одну станцию. И там прогуливаться. Когда ему надо, он сам ко мне подойдет.

— Значит, очередная встреча у вас послезавтра, в двенадцать, у Добрынинской?

— Да.

— Все-таки мы с Тимофеем Филипповичем кое-что из тебя выбили. — Казарян поднялся со стула. — Послезавтра пойдешь на свидание с Цыганом. А до этого носа никуда не высовывай. И не открывай никому. Даже Стручку. Запомнил?

— Запомнил, — еле выдавил Геннадий.

— Не слышу!!! — взревел Иванюк-старший.

— Запомнил, — громче повторил Геннадий.

— Если что — башку отверну, — пообещал заботливый отец.

— Тимофей Филиппович, вы остаетесь? — спросил Казарян.

— Нет. На работу надо обязательно. Дел по горло.

— Подбросите?

— С удовольствием.

— Будь здоров, Гена, — пожелал Казарян и направился к дверям.

Казарян долго блуждал среди стандартных двухэтажных домов. Таких домов, да еще бараков в конце двадцатых — начале тридцатых годов было построено по Москве великое множество. Наспех сколоченные из досок, без всяких удобств, двухэтажные двухподъездные домики были задуманы как временные — на три-четыре года — жилища. Вышло по-иному: стояли третье десятилетие.

В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую квартиру и постучал.

— Чего надо? — нелюбезно спросил из-за двери хриплый женский голос.

— Не чего, а кого, — уточнил Казарян. — Вас, Евдокия Григорьевна.

— Кто такой? — диалог продолжался при закрытой двери.

— Из милиции я буду, — отрекомендовался Казарян и резко толкнул дверь: надоело препираться.

А дверь распахнулась — не заперта была. Посреди тесно заставленной комнаты стояла худая женщина лет пятидесяти.

— Я из милиции, — повторил Казарян, — а милиционеры любят при разговоре в глаза глядеть, а не через дверь перебрехиваться. — Казарян огляделся. Я сяду, — Казарян сел, Евдокия Григорьевна осталась на месте.

— Играешься, милиционер. Молодой еще, не надоело.

Тут нахрапом не возьмешь. Казарян спросил очень просто:

— Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?

— Давишь? Не так, так этак? Что нужно-то?

— Нужно-то? Нужно местонахождение Николая Самсонова, у которого вы — почтовый ящик.

— Доказать это можешь?

— Шутя-играя.

— Мальчонку, значит, прихватил, — без труда сообразила Евдокия Григорьевна. — Если Колька на убийство пошел, сдам!

— Зовите меня проще. К примеру — Роман Суренович. Когда Самсонов вас навещает?

— Через два дня на третий. Был вчера, но почты не было.

— Это я знаю. Бывает днем, вечером?

— Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-десять. Как же этот дурак в такое дело влез?

— Как дураки влезают — по глупости. Маловероятно, но может быть, знаете: где его хата сейчас?

— Не знаю. Господи, какой идиот! — Она села наконец.

— Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками — ладно, но связаться с уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?

— Племянник. Сын сестры моей несчастной.

— Вы не будете возражать, если послезавтра придут сюда два молодых человека и вместе с вами подождут вашего племянника?

— Не буду.

— Тогда я пойду. Извините за беспокойство. До свидания, Евдокия Григорьевна. — Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна.

— Нескромный вопрос: судя по ясности мышления и жесткости решений, вы — медицинский работник?

— Хирургическая сестра, — ответила Евдокия Григорьевна, и они в первый раз улыбнулись друг другу.

В кинотеатре «Новости дня», на непрерывке, целыми днями хоронили Иосифа Виссарионовича.

Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова, тот произносил речь.

Карточный катала Вадик Гладышев, по кличке Клок, явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел. Вышел и Ларионов.

Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади. Не доходя до Патриарших прудов, Клок нашел подходящий дворик. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули пальтуганы, подняли воротники — сыро, знобко. Ни здравствуй, ни прощай, — словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:

— Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в «Советский» заскочил погреться. Вошли в зал — аж страшно стало, мы — единственные. У стен, как вороны, официанты неподвижные, у эстрады — лабухи кружком. И все молчат.

— К чему это ты, Вадик, рассказал? — поинтересовался Ларионов.

— Сажать теперь будут по-старому или по-новому?

— По УПК, Вадик, опять же по УПК.

— По-старому, значит. — И без перехода — Зачем понадобился?

— О правиле в последнее время не слыхал? — очень просто спросил Ларионов.

Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные ярко-красные башмаки.

— Я тебе, Алексеич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в клюве несу. А сегодня — один сказ. Я хевру сдавать не буду.

— Хевра-то, по меховому делу?

— По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось правило, и все.