Михаил Черненок - Кухтеринские бриллианты. Шаманова гарь

…Промысловый сезон лисьенорцы провели хотя и не так успешно, как в былые годы, но установленный «Сибпушниной» план по добыче соболя и белки выполнили. В круговерти таежных забот Иготкин почти совсем забыл о нависшей над ним угрозе. Противное чувство тревоги стало появляться с приближением весны. Не верилось, что чекисты проявят милосердие и упустят возможность для выполнения своего плана шутя разоблачить сразу двух «врагов». Возникло навязчивое предчувствие, что арестовать его должны вот-вот, стоит только ему появиться в Томске. Поэтому, когда пришла пора отправлять из Лисьих Нор обоз в «Сибпушнину», отправил Степан вместо себя за старшего Ивана Михайловича Колоколкина.

Невеселые вести привез из Томска Колоколкин. Оказывается, Федоса Чимру расстреляли еще в декабре прошлого года, а контрреволюционное дело о поджоге Шамановой тайги по распоряжению начальства недавно забрал от племянника другой оперуполномоченный, который всем подозреваемым приписывает одну и ту же, расстрельную, статью.

— Такие вот, Егорыч, паскудные обстоятельства, — беседуя с Иготкиным наедине, мрачно подытожил Колоколкин.

— Выходит, амба нам с Темелькиным? — спросил Степан.

— Если будете сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, каюк верный.

— Теперь хоть сиди, хоть ходи. В ногах тоже, говорят, правды нет. Может, посоветуешь что?..

— Советы — штука очень опасная, — вроде бы намекнув на советскую власть, ухмыльнулся в бороду Иван Михайлович. — Но не так черт страшен, как его малюют. Племянник мне по секрету сообщил, что с нынешней весны на Чулыме планируется большой лесосплав. Как только река взломает лед, заготовленную в зимнюю стужу сиблаговцами древесину начнут сплавлять к Оби-матушке. Там загрузят ее в пароходы и по Северному морскому пути отправят за границу. Заключенным доверять такую работу нельзя. Прикинь в уме, сколько вольных людей понадобится для этих дел?..

— Предлагаешь скрыться от НКВД на лесосплаве? — догадался Степан.

— Оборони Бог, чего-то предлагать! — словно испугался Колоколкин. — Собственной головой, Егорыч, кумекай. А об этом разговоре забудь крепко и навсегда. Ненароком проговоришься — хана нам с племянником. Поверь, мы тебе зла не желаем.

— Спасибо, Михалыч…

Ранним студеным утром следующего дня Степан Иготкин и Темелькин, закинув за спины котомки с разобранными ружьями да провиантом, навсегда покинули Лисьи Норы.

— Не догнали вас чекисты? — нетерпеливо спросил Лукашкин, когда старый бакенщик принялся молча сворачивать очередную самокрутку.

— Они, борзые, не знали, в какую сторону за нами бежать, — лизнув кончиком языка газетный лоскуток, ответил Степан Егорович. — Зато мы в первое лето набегались до соленого пота. Документов у нас никаких не было. Жили на птичьих правах. Как зайцы, скакали с места на место. Чтобы не примелькаться начальству, больше месяца ни на одном сплавучастке не задерживались. По непролазной тайге пешим ходом сотни верст одолевали. На временную работу устраивались под вымышленными фамилиями. После трехлетних мытарств Темелькин начал слабеть. Да и мне такая собачья жизнь стала невмоготу. К тому времени на Чулыме развелось судоходство, появились обстановочные посты. Плюнули мы на все предосторожности и официально устроились на речную путейскую службу бакенщиками. С той поры и живу здесь в глуши, — Степан Егорович обвел взглядом стены, увешанные почетными грамотами. — Глядите, сколько почестей заработал!..

— А Темелькин умер? — снова задал вопрос Лукашкин.

— Погиб мой тесть по неосторожности. В пяти километрах от нашего поста находился большой Сиблаг. Выслеживая зимой зайчишку, увлекся старик и подкатил на лыжах к колючей проволоке. Увидав человека с ружьем, часовой с вышки заорал: «Стой! Стрелять буду!» То ли не расслышал Темелькин окрика, то ли с перепугу бросился наутек, и получил в спину пулю. Зарыли его на лагерном кладбище, где погребены многие сотни заключенных, скончавшихся от измождения и непосильного труда. Там и теперь еще можно разглядеть догнивающие могильные столбики с номерами. А на просевшей могилке тестя стоит большой крест. За мешок мороженой стерляди выпросил я у начальника лагеря разрешение на такую почесть для невинно загубленного человека.

— Что часовому было за это убийство?

— Ничего. Если б он застрелил, к примеру, лося, наверняка осудили бы за браконьерство. А человеческая жизнь в ту пору ломаного гроша не стоила. Составили акт, что охранник добросовестно выполнил свой служебный долг. Вроде бы даже несколько премиальных рублевок ретивому службисту выдали.

— Ну, надо же… А промысловая артель в Лисьих Норах после вашего ухода сохранилась?

— Совсем ненадолго.

— Кто ее возглавлял?

— Иван Михалыч Колоколкин, Царство ему Небесное. В тридцать седьмом году расстреляли за невыполнение плана по добыче соболя.

— И племянник-чекист не помог?

— Племянника самого за мягкосердечие к «врагам народа» отправили из органов на лесоповал.

— Ну, дела-а-а… — нараспев протянул Лукашкин.

— Дела, паря, в те годы были, как сажа бела… — Степан Егорович раз за разом затянулся махорочным дымом. — Теперь, когда Хрущев разоблачил культ личности, заядлые сталинисты внушают людям, мол, брехня все это. Никаких репрессий, дескать, не было, а была твердая власть, без которой российский народ жить не умеет. Если бы заступники того режима сами испробовали вкус сибирских лагерей да на собственных ребрах испытали твердую руку чекистов, запели бы они, голубчики, совсем другую песню.

— Я вот, Степан Егорыч, о своем отце размышляю. Если бы папаша не возглавил артель, миновал бы его тот страшный год или нет?.. — внезапно проговорил путевой мастер Аким Иванович, и тут только на ум мне пришла его фамилия — Колоколкин.

— Эх, Акимушка… — вздохнул бакенщик. — После тридцать седьмого такие же, нелегкие, годочки покатились. Навряд ли всегда имевшему свое мнение Ивану Михалычу удалось бы сберечь голову. Тогда ценилось единомыслие. Все обязаны были думать только так, как думает великий вождь. Малейшее вольнодумство каралось самым строгим образом. Пощады не было ни старым, ни малым… Не приведи Бог, чтобы такое жестокое время хоть в малой толике повторилось вновь. Расстреливали не только придуманных врагов, но и семьи их уничтожали под корень. Я, откровенно сказать, ушел в бега не ради того, чтобы сберечь свою горькую жизнь. Главной моей заботой была судьба сына, учившегося в школе-интернате. Если б оказался я в числе врагов народа, пришлось бы моему сынку мотаться по лагерям, как вражескому потомку. А так вот, избежав судимости, сохранил я сыновью биографию чистой. Разыскали мы друг друга лишь после смерти Сталина. Из-за отсутствия родственников Егорушка постоянно вел переписку со школой-интернатом. Закончив школу, он поступил в военно-морское училище. В Отечественную воевал на Балтике. Много орденов и медалей заслужил. После войны прошел полный курс в академии. Командовал крейсером. Адмиральское звание получил. Теперь в Москве при морском штабе служит.