Ирина Зарубина - Компромат

— Интересно, — спросила Клавдия, — и как же вы назовете этот сюжет?

— Кунсткамера, — отвечал оператор.

— Для оператора неважно, как будет называться сюжет, — авторитетно пояснил Веня. Он наконец-то решился открыть рот в присутствии «настоящего профессионала» и теперь горел желанием показать, сколь много он смыслит в операторском ремесле. Важно, какую точку для съемки выбрать. Простите, а вы по какому принципу выбираете съемочную точку?

— По такому, чтобы болтунов вокруг поменьше было и никто не морочил бы голову, — поделился профессиональным секретом Подколзин.

Бедный Веня смутился, залился краской и поспешил отвернуться.

— Клавдия Васильевна, — запинаясь, прошептал он, — я ведь пока вам не нужен? Я хотел бы сделать парочку снимков во-он с той крыши. По-моему, должно замечательно получиться…

И он стремительно растворился в толпе.

— Обидели парня, — укоризненно произнесла Клавдия, глядя вслед фотографу, — ни за что ни про что обидели, а ведь такой славный парнишка. Тоже оператором стать мечтает.

— Мечтать не вредно, — буркнул Подколзин.

— А вы, оказывается, злой.

— Просто я реалистически смотрю на вещи. И хватит об этом. Вы мне мешаете.

Клавдия пожала плечами — сам же позвал…

На трибуне между тем продолжалось активное действо.

— Патриоты! — кричал высокий тощий юноша с огромным кадыком на шее, заметным даже на расстоянии. — Вы должны сплотить свои ряды вокруг нас! Родина в опасности!

— Каждый честный гражданин должен подписаться на нашего кандидата, — объявил оратор постарше, не дав юноше закончить и вырывая у него микрофон. — Наш кандидат вас не обманет, не то что эти… — Он сделал выразительный жест рукой, и толпа радостно загоготала. — Подписывайтесь, и вы не пожалеете…

Из динамиков грянула музыка.

— Ой, мамыньки! — охнула крохотная старушка, едва не выронив из рук сумочку и зажимая ладонями уши.

— Вот тебе и «мамыньки», — поддразнил старушку носатый мужик в кепке и стал протискиваться вперед, к трибуне. — Пропустите честного человека подписаться на кандидата! — голосил он при этом.

— Скорее! — выпалил Подколзин и поспешил за носатым, не отнимая глаза от окуляра камеры.

Клавдия вынуждена была следовать за ним. Оказалось это делом непростым. Со всех сторон толкали, теснили и пару раз едва не сбили с ног.

«Пожалуй, зря я во все это ввязалась, — думала Дежкина, продвигаясь за оператором. — А ведь мне еще надо успеть в магазин заскочить, дома ни крошки хлеба не осталось».

Она давно бы повернула обратно, но еще на подступах к площади Подколзин вручил ей сумку с особо ценным штативом и строго-настрого наказал беречь пуще зеницы ока.

— Иначе не расплатитесь! — шутя пригрозил он.

Делать нечего. Дежкина волокла сумку не столько тяжелую, сколько неудобную и придумывала благовидный предлог для того, чтобы завершить затянувшуюся экскурсию и отправиться домой.

Тем временем оператор успел протиснуться к самой трибуне, у подножия которой стоял широкий стол, покрытый красной материей, а поверх еще и клеенкой.

За столом хозяйничала круглолицая женщина в строгом черном пиджаке. Она протягивала подошедшим привязанную к веревочке шариковую ручку (второй конец веревочки был зажат в ее ладони) и пальцем указывала, где ставить подпись.

— Спасибо, товарищ, — проникновенно говорила она.

— А это еще чего такое? — Перед Подколзиным, как из-под земли, возник крепкий старикан. Он сердито и решительно заглянул в объектив, будто надеялся что-то разглядеть в напластованиях линз, а потом вздернул голову на оператора: — Вы откуда будете, позвольте полюбопытствовать?

— Би-Би-Би, — сказал Подколзин.

— Чево-о? — обалдел старикан.

— Телекомпания такая: Би-Би-Би, — невозмутимо объяснил оператор.

— Американьская?

— Ага, американская…

Лицо старика вдруг пошло крупными бордовыми пятнами, на лбу вздулась сизая вена.

— Братцы! — завопил он истошно. — Братцы, тут на нас опять поклеп возводят! Опять американьцы из своей Би-Би-Би приехали!

Это было бы, пожалуй, смешно, если б не реакция толпы.

Десятки лиц обернулись на крик, их выражения не обещали ничего хорошего.

— Постой, отец, — поспешил объясниться Подколзин, — я пошутил, слышишь. Наш я, свой. Вот мое удостоверение: россиянин я…

Вокруг зашумели, ряды сдвинулись.

— Россиянин? — переспросил старикан, словно Подколзин только что сознался в страшном преступлении. — А мы — советские!

Все произошло так быстро, что Клавдия не успела ничего сказать.

Кто-то толкнул ее сзади, да так сильно, что она упала бы, если б было это возможно. Ее стиснули с боков, потом какой-то человек стремительно оттолкнул ее и стал протискиваться вперед.

— Держи-и!.. — заорал хриплый голос.

Замелькали лица, вскинутые руки… перед глазами Клавдии вспыхнуло и погасло падающее красное полотнище. Визжали женщины.

Клавдия увидела, как несколько человек пытались вырвать из рук оператора видеокамеру. Старикан, из-за которого все заварилось, ладонью лупил Подколзина по голове и приговаривал:

— Отдай, Би-Би-Би проклятый… Россиянин гадский! Отдавай, кому сказано!

Поблизости мутузили еще кого-то.

Стол, прикрытый красной материей и клеенкой, затрещал под тяжестью тел и с треском рухнул наземь.

— Списки! — отчаянно голосила женщина в пиджаке. — Товарищи, верните списки!

Потом в шум-гам врезались острые милицейские свистки. И все кончилось.

Клавдия поднимала с земли пострадавшего Подколзина, который прижимал к груди спасенную видеокамеру, и отмахивалась от милиционеров, требующих удостоверения личности. У оператора было в кровь разбито лицо.

Разумеется, Клавдия не могла оставить своего знакомца в таком состоянии и, несмотря на его протесты, чуть ли не на себе доволокла Подколзина до остановки (а еще видеокамеру и сумку со штативом. Веня, как назло, будто сквозь землю провалился, и помочь было некому).

Потом они ехали в переполненном троллейбусе, и Подколзин сначала уговаривал Дежкину не провожать его, а после, убедившись в тщетности уговоров, отвернулся к окну и сидел молча всю дорогу.

Он нарушил молчание лишь для того, чтобы сообщить Клавдии, что ее плащ (кстати сказать, вполне еще приличный плащик) чем-то безнадежно испачкан, как видно, в давке.

Клавдия в ответ только вздохнула.

Троллейбуса долго не было, а когда наконец рогатая колымага приползла к остановке, она тут же была взята на абордаж людской массой. Клавдия с трудом протиснулась в середину салона, кто-то придавил ей острым каблуком ногу, кто-то чуть не оторвал ручку у сумки, кто-то горячо дышал в ухо…

Опять давка. Но сейчас Дежкина уже не ощущала тревоги и беспокойства. Сейчас она тоже находилась в самом центре толпы, взятая со всех сторон в тиски животов, спин и локтей, но у нее не появлялось даже отдаленного намека на клаустрофобию. Напротив, ей вдруг стало спокойно. Наверное, потому, что ее окружали нормальные люди. Нормальные в общепринятом смысле этого слова — пусть уставшие и неприветливые, пусть чем-то обозленные и брюзжащие, но не разъяренные до потемнения в глазах, не охваченные стадным чувством разрушения, не зомби.