Ирина Зарубина - Компромат

— Ты его видишь? — нетерпеливо спрашивала Клавдия, пытаясь высмотреть в людском водовороте того, кто по описаниям походил бы на бомжа Носика. — Вон в драном пиджаке мужик идет — это не он?

— Не, — отмахнулся Пучков, — Носика вы сразу узнаете. У него такая физиономия — сразу видно: Носик!

Они продолжали свой поиск.

Подошел поезд метро, двери с шорохом разъехались, и новая партия пассажиров двинулась им навстречу.

— Что им всем дома не сидится? — ворчал Пучков, работая локтями. — Куда прешь, бабуля, не видишь, человек идет! — гаркнул он в самое ухо пожилой дамочке в красном берете.

Вытаращив глаза, она в ужасе шарахнулась в сторону, — от беды подальше.

— Прекрати людей пугать, — осадила его Клавдия, — лучше гляди внимательней, не пропусти своего Носика.

И все-таки, несмотря на то что Дежкина в глаза не видела бомжа, она обнаружила его первая.

Носик плыл в потоке навстречу, и лицо у него было ангельски невинное, потому что рука плавно и осторожно пыталась нащупать дорогу в карманы и сумки прижатых к нему пассажиров.

Следом за Клавдией Носика увидел Пучков.

Их взгляды пересеклись.

В первое мгновение Пучков напрягся, а затем (Клавдия заметила это краем глаза) сделал движение головой — так, чтобы понял бомж, но не поняла Дежкина.

Плохо он знал свою спутницу.

Клавдия решительно рванулась вперед, перегораживая Носику дорогу.

Если бы перрон был пуст, это принесло бы желаемый результат, но в такой толчее настичь Носика было сложно.

Носик стремительно скользнул за тучную тетку с тележкой и растворился в толпе.

Клавдия пыталась нагнать его; она расталкивала пассажиров, а те в ответ толкали ее и ругали.

— Держите! Держите его! — крикнула Дежкина, понимая, что Носик сейчас уйдет. — Он украл сумочку!

Вокруг загалдели и стали оглядываться.

Подпрыгнув над толпой, Клавдия увидела плешивую макушку, продвигавшуюся между шляп и косынок — расстояние между беглецом и преследовательницей увеличивалось.

— Воры! Держи вора! — вопила толпа.

Истерически завизжала какая-то женщина, стиснутая в давке. Движение встречных потоков нарушилось.

Все толкались, пытаясь разглядеть, что происходит, тянули головы, вставали на цыпочки.

— Что? Где? Кто?!

Людской гвалт перекрыл шум надвигающегося из тоннеля поезда.

Шум нарастал. Задрожал пол под ногами — и вдруг раздался скрежет и вопль, тупой, но отчего-то очень хорошо слышимый в этой мешанине звуков. И затем — удар, словно упал какой-то тяжелый предмет.

Клавдия протиснулась вперед и оказалась на краю платформы.

То, что она увидела, она уже не забудет никогда. На нее, визжа тормозами, несся головной вагон поезда. Сквозь забрызганное чем-то темно-бурым стекло виднелось искаженное ужасом лицо машиниста.

Перед поездом в желобе между рельсами катилось нечто тяжелое и мокрое, похожее на мяч.

Толпа ахнула.

— Мать честная! — сказал кто-то за плечом Дежкиной.

Мяч обрел свои очертания.

На Клавдию, раскрыв синие губы, остекленелыми глазами смотрела голова бомжа Носика.

Одна голова, без тела…

Вереща сиреной, черная «Волга» продиралась сквозь плотный поток автомобилей. Рабочий день уже давно кончился, а в привычку прокурора не входило допоздна засиживаться на рабочем месте. Именно поэтому Виктор нервничал, подгонял Николая. Водитель матерился. На «чайников», на пижонов в иномарках, на пешеходов. Понимал, что шеф торопится.

Чубаристов действительно должен был успеть. Иначе ситуация могла выйти из-под контроля. И ему бы этого никогда не простили.

Меньшиков уже натягивал на свое грузное тело дубленку и отдавал последние распоряжения секретарше, когда в его кабинет буйным вихрем влетел Чубаристов.

— Вот, подпишите, — он положил на прокурорский стол наскоро заполненный от руки бланк.

Это было представление об изменении меры пресечения, предпринятой по отношению к подследственному Клокову Павлу Леонидовичу.

— Тюремное заключение на подписку о невыезде? — несколько раз перечитав бумагу, Меньшиков вскинул на Виктора полные недоумения глаза. — Клоков же отъявленный негодяй! Таких свет не видывал! И вина его почти доказана. Кажется, он нанес тяжкие увечья начальнику отделения милиции?

— Я настоятельно требую изменить Клокову меру пресечения, — волнуясь, выпалил Чубаристов.

— Но почему?

— Я думал, Клоков способен дать важные свидетельские показания, — Виктор вложил в податливую ладонь прокурора шариковую ручку, — но после первого же допроса мне стало ясно, что этот человек интереса для следствия не представляет. Он тяжело болен, тюремный режим ему противопоказан. К тому же Клоков полностью осознал свою вину и раскаялся. Или вы хотите, чтобы он умер на нарах?

Сопротивление Меньшикова было сломлено. Его захлестнуло чувство жалости, смешанное с необъяснимым ощущением собственной вины.

— Ну, раз уж вы так настаиваете… — еще какое-то время он посомневался, после чего подмахнул документ и, не прощаясь, быстро вышел из кабинета.

Лена проснулась от мучительной ломоты во всем теле. Оно затекло в неудобной позе, все суставы болели.

Она потянулась и приподнялась на локте.

Прямо скажем, почивать на разбитом топчане в запертой, с затхлым воздухом комнатушке — удовольствие не из приятных.

Сколько времени прошло с момента ее заточения, она даже приблизительно не могла сказать. Какая разница. Солдат спит, а служба идет, припомнила она поговорку брата, когда ему удавалось улизнуть с институтских занятий. Вот и ей некуда торопиться. На этой неделе в школе масса контрольных работ, так что странное приключение в метро Лене было даже на руку.

Теперь, когда глаза привыкли к темноте, девочка могла кое-что разглядеть в скудной обстановке темницы.

В углу стоял стол, с противоположной стороны высилось сооружение, напоминающее грубо сработанный унитаз. Рядом с унитазом белела раковина, но водопроводного крана нигде не было.

Лена с удивлением ощупала свои плечи, руки, спину.

Она едва чувствовала собственные прикосновения, словно бы тело не в полной мере принадлежало ей.

Голова была тяжелой, словно чугунной.

Это было непривычное ощущение: просыпаясь дома, в чистой постели, Лена чувствовала сладкую истому и бодрость, как всегда бывает, когда всласть выспишься и поднимаешься навстречу дню в превосходном настроении.

Однако мысль о том, как будут завидовать ей девчонки и ребята из класса, слушая правдивую историю подземных скитании, поддерживала Лену.

Можно будет наплести с три короба про мафию и шпионов. Шевелева конечно же изобразит на лице гримасу недоверия, но втайне тоже будет умирать от зависти. А может, даже отправится в метро и будет шляться там до посинения в надежде, что и с ней произойдет нечто подобное.