Пер Валё - Рейс на эшафот

Вечером тринадцатого ноября в Стокгольме шел дождь. Мартин Бек сидел в квартире Кольберга недалеко от станции метро «Шермарбринк» и играл с хозяином в шахматы. Последние несколько дней ничего серьезного не происходило, поэтому они были относительно свободны.

Мартин Бек играл скверно, но ему все же каким-то образом удавалось оказывать сопротивление. У Кольберга была дочь, которой недавно исполнилось два месяца, и в тот вечер ему пришлось исполнять роль няньки, а Мартин Бек не испытывал особого желания возвращаться домой, всячески оттягивая тот момент, когда придется это сделать. Погода была отвратительная. По крышам и окнам барабанил проливной дождь, улицы почти опустели. Попадались лишь одинокие прохожие, у которых, очевидно, были серьезные причины, чтобы выйти в такую погоду из дома.

У посольства США на Страндвеген и на ведущих к площади соседних улицах четыреста двенадцать полицейских сражались с примерно вдвое большим числом демонстрантов. Полицейские были вооружены гранатами со слезоточивым газом, пистолетами, резиновыми дубинками, в их распоряжении были автомобили, мотоциклы, коротковолновые радиостанции, мегафоны. Одни шли с овчарками, другие были верхом на лошадях. Демонстранты были вооружены петицией и бумажными плакатами, расползающимися под проливным дождем. Вряд ли их можно было считать монолитной группой, поскольку тут были самые разные люди — от тринадцатилетних школьниц в джинсах и шерстяных полупальто с капюшонами и весьма серьезных деятелей студенчества до провокаторов, профессиональных хулиганов и даже восьмидесятипятилетней актрисы в берете и с голубым шелковым зонтом. Какой-то стимул давал им силы противостоять ливню и всему остальному, что бы ни произошло.

Полицейские, в свою очередь, тоже не представляли собой элиты. Их собрали сюда со всех полицейских участков города. Тем, у которых был знакомый врач или кто сумел каким-то иным способом выкрутиться, удалось избежать этого неприятного поручения. Остались лишь те, которые знали, на что шли, и одобряли это (таких на полицейском жаргоне называли «петухами»), и те, которые были слишком молоды и неопытны, чтобы решиться на отказ от участия в происходящем, и, помимо всего прочего, не имели ни малейшего понятия, в чем они, собственно, участвуют и уж тем более во имя чего. Лошади вставали на дыбы и грызли удила, полицейские нервно хватались за кобуры пистолетов и непрерывно махали дубинками. Молоденькая девушка несла плакат с надписью: ИСПОЛНИ СВОЙ ДОЛГ! СОБЕРИ БОЛЬШЕ ПОЛИЦЕЙСКИХ ВМЕСТЕ! Трое патрульных, каждый весом по восемьдесят пять килограммов, набросились на нее, разорвали плакат, потащили к полицейской машине, выкручивая руки и хватая за грудь. В этот день ей как раз исполнилось тринадцать лет, и груди у нее были еще не развиты.

Всего было задержано более пятидесяти человек. Многие были ранены, в крови. Некоторые оказались так называемыми важными персонами, и можно было ожидать, что они напишут об этом в газетах или станут болтать по радио и телевидению. Дежурные офицеры полицейского участка с трепетом смотрели на этих важных персон, заискивающе им улыбались и с извинительными поклонами провожали до дверей. Всем остальным предстоял не слишком приятный допрос. Дело в том, что одному из конных полицейских угодили по голове бутылкой. А ведь ее кто-то бросил…

Операцией руководил высокий полицейский чин с военным образованием. Его считали экспертом по поддержанию общественного порядка, и он с удовлетворением наблюдал за тем беспорядком, который ему удалось создать.

В квартире около станции метро «Шермарбринк» Кольберг сложил шахматные фигуры в коробку и закрыл крышку. Его жена как раз возвратилась со своих вечерних курсов и сразу же пошла спать.

— Ты никогда не научишься играть, — укоризненно сказал он.

— Похоже, это требует особых способностей, — угрюмо ответил Мартин Бек. — Наверное, тут нужна смекалка.

Кольберг сменил тему.

— Сегодня вечером на Страндвеген, наверное, черт знает что творится, — заметил он.

— Наверное. А чего они, собственно, хотят?

— Вручить послу письмо, — ответил Кольберг. — Всего-то. И почему бы им не послать его по почте?

— Тогда оно не привлечет к себе внимания.

— Наверное, но все равно получилось глупо, даже стыдно.

— Да, — согласился Мартин Бек.

Он надел плащ, шляпу и собрался уходить. Кольберг тоже поднялся.

— Я выйду с тобой, — сказал он.

— А что ты собираешься делать на улице?

— Да так, прогуляюсь немного.

— В такую погоду?

— Я люблю дождь, — ответил Кольберг, застегивая просторный синий плащ из поплина.

— Тебе, наверное, мало того, что я уже простужен, — проворчал Мартин Бек.

Мартин Бек и Кольберг были полицейскими. Они работали в Государственной комиссии по расследованию убийств. В настоящее время они ничем особенным не занимались и со спокойной душой могли считать себя свободными от выполнения служебных обязанностей.

На улицах города не было видно полицейских. Пожилая женщина возле Центрального вокзала напрасно ожидала, что к ней подойдет патрульный и, с улыбкой отдав честь, поможет перейти на противоположную сторону. Тип, который в этот момент собирался разбить витрину в торговом центре, мог не опасаться, что вой полицейской сирены помешает продолжить начатое дело.

Полиция была занята.

Неделю назад начальник полиции официально заявил, что полиция будет не в состоянии выполнять многие рутинные обязанности, так как должна защищать американского посла от писем и выступлений тех, кому не нравятся Линдон Джонсон и война во Вьетнаме.

Леннарт Кольберг не испытывал симпатии к Линдону Джонсону, и война во Вьетнаме ему тоже не нравилась, зато он любил бродить по городу в дождливую погоду.

В одиннадцать часов вечера дождь продолжал идти, а демонстрацию можно было считать законченной.

Почти в это же самое время в Стокгольме было совершено восемь убийств и одна попытка убийства.

«Дождь, — уныло подумал он, глядя в окно автобуса. — Ноябрьская темень и холодный ливень. Предвестники зимы. Скоро выпадет снег».

В эту пору в городе ничто не радовало глаз, а уж об этой улице и говорить было нечего: одни голые деревья и старые кирпичные дома. Уже в процессе застройки выяснилось, что ее неправильно проложили. Она никуда не ведет, никогда никуда не вела и существует лишь как печальное напоминание о начатом когда-то с большим размахом и не доведенном до конца плане расширения города. Здесь нет освещенных витрин и прохожих на тротуарах. Только большие голые деревья и фонари, холодный белый свет которых отражается в лужах и поблескивающих от дождя крышах автомобилей.