Мишель Бюсси - Не забывать никогда

Кожаное кресло, в котором я сижу. Патинированная кожа, та самая светло-коричневая кожа, из которой делают седла для «Харлеев», сапоги для гаучо и техасские стетсоны. Целое состояние! Надо полагать, все это заработано гинекологом.

Осеан возится на кухне. Мой бокал шампанского стоит на столе рядом со стопкой бумаги, точнее, со ста тринадцатью страницами. Рассказ о моих последних шести днях. Я напишу последние строчки и после того, как прочту их Осеан, отложу листки в сторону. Навсегда.

Кому они интересны?

Кто их прочтет?

Возможно, мое глубоко личное самонаблюдение останется лежать, позабытое, на дне ящика. А возможно, станет захватывающим детективным романом, главным героем которого буду я.

Кто вы, пролиставшие этот текст? Вы вообще-то существуете?

Конечно, на последних страницах я перехватил с черной краской.

К вечеру жандармы отпустили Осеан. Ее адвокат заявил, что ей больше ничто не грозит. Законная защита. Пять свидетелей это подтвердили. Фредерик Мескилек собирался выстрелить в меня и наверняка бы убил, если бы Осеан не выстрелила первой. Генеральная инспекция жандармерии продолжает расследовать участие Пироза в этом деле. Нам придется выступить в качестве свидетелей, и не один раз. Выслушав мою историю, коммандан Вайсман и трое его помощников посмотрели на меня с какой-то подозрительной жалостью и спросили, не хочу ли я подать жалобу.

Подать жалобу. На кого?

Они сделали вид, что не понимают, и отпустили меня. В течение двух дней жандармы придирались по пустякам, расспрашивали и переспрашивали, но, как мне теперь кажется, им на все было наплевать. У них был виновный, мотив, признания и улики; чего еще желать?

Фредерик Мескилек.

Арестован. Осужден. Казнен.

Дело закрыто.

Я приехал к Осеан меньше часа назад. Она живет в небольшом уединенно стоящем домике в Люси, в нескольких километрах от Нефшатель-ан-Брэ. Настоящий кукольный домик: фахверк, стены из саманного кирпича, на крыше солома и ирис, вокруг живая изгородь. Колодец, прудик, между грядок с безупречно подстриженными растениями дорожки, посыпанные гравием. Похоже, Кармен отрабатывает сверхурочные в саду у дочери.

Осеан впустила меня, указала на кожаное кресло и дала открыть бутылку шампанского, а сама пошла на второй этаж переодеться. Когда через несколько минут она спустилась, я увидел, что она сменила джинсы и свитер на синее платье-тюльпан.

Ручка выпала у меня из рук, я чувствовал, как подо мной плавится кожа кресла.

Широкая бирюзовая лента, крепившаяся где-то на спине, спускалась двумя концами на грудь, прикрывая ее и сбегая к поясу, где концы встречались, завершая умопомрачительное декольте. Из-под пояса платье-цветок расширялось, образуя шелковый венчик, обрамлявший два хорошеньких пестика, обтянутых чулками в сеточку цвета морской воды.

Наклонившись, она протянула мне бокал и отошла приглушить огонь в камине. Длинные волосы, падавшие ей на лицо, бросали вызов языкам пламени.

Она была так красива, что у меня перехватило дыхание.

Сердце колотилось, рвалось наружу из груди. Чтобы оно не выскочило, я перевел взгляд на изгибы ее обтянутого платьем тела. Под платьем у Осеан не было ничего — ни парашютных ремней, чтобы снова улететь, ни лифчика.

Она стояла совсем близко.

— Не думай, что я мила с тобой только потому, что хочу заслужить прощение.

Ее губы коснулись моих, словно желая помешать мне ответить.

— Ты бы видел себя в тот день, когда ворвался в мой кабинет в Нефшателе. Словно перед тобой явился призрак.

— Нет, ангел, — прошептал я.

Она насмешливо приложила палец к моим губам.

— А твой восхитительный испуг в то утро, когда я прыгнула в пустоту с обрыва?

— Ангел, — повторил я.

Своим бокалом шампанского она коснулась моего бокала.

— Можно?

Не дожидаясь разрешения, она осторожно, с легкостью маленькой девочки, села ко мне на колени, стараясь щадить мою искусственную ногу. Я затаил дыхание.

— Ты такая…

Она снова прижала свой палец к моим губам.

— Тссс…

Ее угольно-черные глаза в упор смотрели на меня. Настоящий поединок, глаза в глаза, пока я не уступил, не перевел взгляд на ее ничем не скованную грудь, слегка прикрытую двумя бирюзовыми лентами. Я устоял перед желанием отстранить ленты, накрыть ладонями грудь, пальцами исследовать изгибы ее тела, тысячекратно обвести вокруг темных ореолов сосков. Продолжая сидеть у меня на коленях, Осеан изогнулась, продвинулась немного вперед. Ее грудь прижалась к моей груди, лобок терся о застежку моих джинсов.

Я содрогнулся.

Под платьем скрывалось обнаженное тело красавицы.

Прежде чем я успел обнять ее за талию, она встала. Ее ловкие пальцы быстро расстегнули мой поясной ремень, одним движением спустили джинсы и «боксеры» до самых щиколоток.

Я молил небо, чтобы вид моей стальной кости не остановил ее порыв. Но, казалось, она не заметила ее вовсе. Королевским жестом она подняла платье, словно желая не помять его, и села.

Ее бедра слегка раздвинулись.

Когда я вошел в нее, губы ее слегка дрогнули.

Обнаженное тело Осеан являло собой экран, по которому в дикой пляске мчались тени, отброшенные языками пламени в камине.

— Ты даже не спросила меня, — прошептал я ей на ухо.

Шампанское лилось к ней в горло. Меня так и подмывало опрокинуть бутылку, из которой она пила из горлышка, в ямочку у нее на шее, чтобы затем омочить в ней губы и язык.

— О чем?

— О чем спрашивают меня все. Моя нога. Как это случилось? До 2004 года или после?

— Мне наплевать, Джамал.

И прижалась ко мне своим горячим телом. Никогда еще я серьезно не говорил о своей инвалидности со взрослым человеком. Однако именно в эту минуту мне больше не хотелось ни играть, ни бежать, ни лгать. На последней странице своего романа я запишу каждое слово своего разговора с женщиной моей мечты. Мои будущие читатели заслуживают право узнать правду до окончания истории.

Скользнув рукой вдоль обнаженной спины Осеан, я заговорщическим тоном произнес:

— С момента своего рождения я придумал не один десяток версий, и все разные. Некоторые я даже сообщил членам твоего общества «Красная нить». Героические подвиги, трагические случаи. Я играл в искалеченного пожарного, в неудачный выстрел, в неосторожного паркурщика. Но истина гораздо проще.

Она ласково погладила меня по плечу и поцеловала в шею.

— Одни родятся вместе с сестрой-близнецом, и жизнь умножается на два. — Глядя на нее, я улыбнулся. — Для меня, наоборот, она всегда была разделена надвое. Я родился с одной почкой, одним легким, одной ногой и одним сердцем, разумеется, очень слабым. Моей матери Наде исполнилось сорок шесть, когда она забеременела от моего отца, которому к тому времени было за пятьдесят. Мое появление стало для нее своего рода чудом. За первые пятнадцать лет брака она раз в три года рожала по ребенку. А потом пятнадцать лет никого… До моего рождения.