Валерий Поволяев - Первый в списке на похищение

Качок стоял в проеме и слепо помаргивал глазами – к темноте прихожей надо было привыкнуть, – за ним высился еще один качок, с налитыми силой плечами, сквозь ткань пиджака приметно выпирало мясо – витые железные мускулы, – при себе он, похоже, имел оружие, но на рассуждения, с оружием пришел этот качок или нет, времени не было. И разбираться в самом себе – что там внутри, екает все; сжимается от страха или ничего этого нет – времени тоже не было. Неправда, что у киллеров не бывает страха, киллер – такой же человек, мясной, костяной, состоит из жил и крови, и у него есть все, что есть у других людей. Высторобец резко шагнул вперед и нанес любимый свой удар – бесшумно и сильно выбросил вперед руку и ногу. Вместе. Спаренно.

Он угодил в яблочко – ногой, самим ребром, попал щекастому качку в грудь, услышал, как в тиши хрустнула кость, кулаком разнес переносицу. Качок всхлипнул, словно лишился сил, взмахнул руками, заваливаясь назад. Качок, шедший следом, подхватил его на руки, но не удержал – щекастый немалым весом своим сбил его с ног. Высторобец прыгнул вперед и снова нанес спаренный удар ногой и рукой. Этот страшный удар получался у него лучше иных ударов, недаром он был любимым, – ногу Высторобец пронес вперед, чтобы достать второго качка – и достал, – рукой он добавил первому качку, хотя с того уже хватало, свое он получил, – оба качка рухнули на лестничную площадку.

Высторобец выскочил из квартиры. Поднимутся качки или нет? Краснощекий вяло шевелился, открывая и закрывая рот, из ноздрей у него вытекли две алые свежие струйки, второй качок вообще не шевелился – Высторобец разнес ему ногой все лицо. В углу рта висел на тонкой и страшной кровяной нитке выбитый зуб.

Подхватив щекастого под руки, Высторобец втащил его в квартиру. Пока тащил, невольно морщился от того, что у щекастого конвульсивно дергалась рука, сокращалась сама по себе, словно Высторобец перебил ему некую мышцу или нерв. Было понятно: если оклемается – лечиться придется долго. «За что боролся – на то и напоролся», – зло подумал Высторобец.

Он бросил щекастого посреди квартиры, поспешил за вторым качком. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из соседей выглянул на лестничную площадку. Если выглянет – сразу все поймет и немедленно вызовет по телефону милицию, а встречаться с милицией Высторобцу не хотелось. Он за ноги втащил в квартиру второго качка, положил рядом с первым. Отвернул у него борт пиджака – у этого гуся под мышкой должен быть пистолет.

Пистолет был – небольшой, дамский, засунутый в матерчатую, мокрую от пота кобуру. «Спешил товарищ, – понял Высторобец, – по мою душу спешил. Даже кобура взмокла, не только сам».

Отметил, что пистолетик слабоват – только по мухам из него стрелять. Следом он обшарил первого качка, продолжавшего судорожно дергать одной рукой, в кармане у него нашел паспорт на грузинскую фамилию, хотя щекастый качок никак не был похож на гордого сына гор, деньги – доллары и пачку родных, «деревянных». Поколебавшись немного, взял триста долларов – компенсацию за то, что он потратил на Оксану, ресторан и прочие вечерние прелести. Перевернул качка лицом вниз, поскольку подмышечной кобуры у него не было, и, хотя тот не должен был иметь оружие – лишняя тяжесть при приставленном охраннике, да и хлопот не оберешься, если угодишь к омоновцам, – нашел пистолет – вполне приличный «макаров», заткнутый за ремень «макаров» – это не короткоствольная пукалка, которой был вооружен его напарник, это серьезное оружие. Высторобец засунул его себе за ремень – на манер качка, – бесшумно скользнул к двери, прислушался. Было тихо.

Можно было, конечно, и остаться здесь – перетянуть руки и ноги качкам, чтобы не подползли, пока он будет спать, худосочная Оксана все равно проснется нескоро, – отдохнуть, прийти в себя, но это будет не отдых. Нужно уходить.

Он еще немного послушал лестничную площадку, подъезд, не обнаружил ничего опасного и ушел, беззвучно затворив за собой дверь.

20 сентября, среда, 24 час. 00 мин.

Г-господи, сколько всего случается в этот ночной час в Москве – городе некогда тихом, пристойном, дисциплинированном, никогда не отличавшемся хапужничеством и кровожадностью, – люди душат друг друга, режут, колют штыками, жгут огнем, выковыривают друг другу глаза, полосуют спины на лапшу, проламывают головы утюгами и чугунными сковородками, обливают ацетоном, бензином, скипидаром, прочей горючей жидкостью и тут же подносят спичку… Москва преобразилась неузнаваемо, от этого города отвернулся Бог.

21 сентября, четверг, 8 час. 00 мин.

Белозерцев спал плохо – просыпался в поту от того, что ему являлись разные страхи, видения, вертел головой, пытаясь понять, где он находится – неужели его взяли налетчики и засунули в подвал? Зажимал зубами крик, рвущийся из груди на волю, проводил рукой по мокрому лбу, потом зажигал свет и вздыхал облегченно – нет, не взяли, все в порядке, он находится у себя в конторе… Тянулся к телефонам, поднимал одну трубку, другую, словно бы хотел услышать добрые слова поддержки, но из трубки доносились только назойливые визгливые гудки, и Белозерцев, встряхиваясь от одури, клал телефонные трубки на место, тяжело опускал голову на подушку и засыпал снова.

Встал он с тяжелой головой, забрался под душ, побрился; прополоскал шведским эликсиром рот – хоть и пил он вчера первоклассные напитки, а осадок от них остался такой, как и от обычной сивухи – тяжесть в желудке, будто он наелся земли, и вонь изо рта невероятная – помойкой несет, обычной помойкой, на которую побрызгали одеколоном, и еще, может быть, самую малость – коньячком.

Подумал: «Не позвонить ли домой?» Ведь что бы там ни пели ему Зверев с генералом Веней, жизнь граждан, в том числе и его, контролируется – с помощью «жучков», «паучков», прочих элементов прослушивания. Все засекается, как никогда, и какой-нибудь неведомый оператор, лакей в чине младшего лейтенанта, ухмыляется, теребит пальцами тонкогубый рот, слушая, как тут изголяется в своих речах Белозерцев. Белозерцев уже заранее ненавидел этого младшего лейтенанта, ненавидел люто – у него зудели руки, чесались костяшки кулаков, едва он начинал думать о нем. Да, прослушивают невинных граждан ныне все, кому не лень, и его тоже прослушивают – ведь он ничем не лучше и не хуже других. Поэтому лучше сделать звонок, чем не делать его. «Зачем? – с внезапно подступившей тоской спросил он себя. – Прежнего дома уже нет. И Ирки нет. Все!» Но звонок сделать надо было, и он это понимал. Он взял трубку. Прошелся пальцами по кнопкам набора и, когда раздались длинные гудки, дунул в трубку и выкрикнул громко:

– Алло! – Ему показалось, что те, кто должен услышать его, засечь, не слышат ничего, и он выкрикнул еще раз: – Алло! – потом произнес с досадою: – Дрыхнет, нерадивая жена! – и бросил трубку на рычаг.