Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля

– Я снял отпечатки у троих: Вениамина Варнавина, Людмилы Кошелевой и Татьяны Тишко. Узнаешь папиллярный узор?

Бабкин увеличил фотографию на экране, перевел взгляд на старые отпечатки и потрясенно свистнул.

– Вот и я так сказал, – согласился Макар. – Дверные ручки, полки, выключатели… Наша милая Люда везде наследила.

– Кошелева! Что она делала в доме Изольды?

– Отличный вопрос. Старуха не пускала посторонних.

– И ты рассказывал, что Людмила испугалась, когда ты заговорил об убийстве Дарницкой!

– Не просто испугалась, а оборвала беседу и буквально сбежала. Мы с тобой слишком увлеклись погоней за Варнавиным. Но если он все время находился на виду, у Прохора мог быть другой сообщник…

– …а Людмиле старикан симпатизировал больше остальных, – закончил Сергей.

До спального района на окраине Москвы они доехали, когда часы показывали почти полдень. По непонятной для себя причине Сергей не сказал ни Яне, ни Макару о том, что Вероника что-то разыскивает в ее доме, и всю дорогу упрекал себя. «Вернусь в Литвиновку – разберемся», – наконец пообещал он и на этом успокоился.

Перед подъездом дворник ожесточенно махал метлой, а возвышавшийся над ним клен словно в насмешку все сыпал и сыпал листьями.

– Не пустит она нас, – сказал Сергей, задирая голову и пытаясь угадать, какое из окон принадлежит Кошелевой.

– Пустит, – успокоил Макар. – Иначе ее страх замучает. «Зачем приезжали? Чего хотели? А вдруг все обошлось бы, а я дверь не открыла!»

– Да брось!

– Сейчас сам убедишься.

Илюшин набрал на домофоне номер квартиры, и когда измененный до неузнаваемости голос Людмилы ответил: «Слушаю вас», вежливо сказал:

– Здравствуйте, Люда. Это Макар Илюшин, частный детектив. Мы с вами беседовали на днях.

Молчание.

– Тут появились новые сведения, – продолжал Илюшин. – Очень хотелось бы с вами их обсудить.

– Прямо сейчас? – испуганно спросили из домофона.

– Я к вам из Литвиновки ехал, торопился.

«Что ты несешь?» – одними губами спросил Бабкин. Но дверь уже приглашающе пискнула, и Макар, торжествующе глянув на друга, зашел в подъезд.

В квартире Людмилы Кошелевой сначала хотелось очень широко раскрыть глаза, а затем очень крепко зажмуриться. Именно так Бабкин украдкой и поступил – зажмурил веки. Но на окружающую его обстановку было наложено какое-то хитрое заклятие. Она отпечатывалась на сетчатке – вся, детально, вместе с каждым розовым бантиком и голубой финтифлюшкой. Сергей подумал, что если бы ему довелось жить в такой квартире, он через неделю либо сделал бы харакири, либо прирезал кого-нибудь. Но тут его взгляд упал на предмет, от которого ему слегка полегчало.

Предмет отчаянно диссонировал с плюшево-ангельским интерьером. Это были мужские ботинки сорокового размера, элегантные, но до шнурков заляпанные грязью.

Сергей толкнул Макара под локоть и указал на ботинки. В ответ тот кивнул на вешалку. Там висела мужская куртка, которая никак не могла принадлежать хозяйке.

– Зачем вы пришли? Какие сведения?

Людмила была похожа на большого испуганного пупса. Сергей оглядел гостиную, но кроме женщины здесь больше никого не было. На всякий случай он сел не в кресло, а на стул, чтобы держать в поле зрения прикрытую дверь в спальню.

– В двухтысячном году после смерти Изольды Дарницкой в ее доме нашли отпечатки пальцев, – сказал Илюшин. – Тогда не смогли установить, кому они принадлежали. Говоря начистоту, не слишком старались. Но сейчас мы это сделали. Вы догадываетесь, о чем я хочу сказать, Люда?

– Нет, – пролепетала женщина.

– Это ваши отпечатки. Везде, по всему дому. На прошлой нашей встрече вы сказали, что никогда не приходили к Дарницкой. Но это неправда.

– Не приходила!

– Приходили, – мягко возразил Макар. – Честное слово, нет смысла отрицать очевидное.

– И что же я там, по-вашему, делала?

Людмила подбоченилась и стала похожа на рыночную продавщицу огурцов, готовую плеснуть в морду наглому покупателю рассолом.

– Предполагаю, что вы убивали Изольду, – чрезвычайно вежливо ответил Макар. – По наущению вашего дяди, Прохора Савельева, и, надо думать, с его помощью.

Несколько секунд она смотрела на него, не меняясь в лице, а затем обмякла. Казалось, лицо ее под воздействием внезапно усилившегося земного притяжения сползает вниз – и щеки, и веки, и кожа на скулах. Бабкин даже привстал. Ему показалось, что она сейчас умрет на их глазах.

– Макар… – предупреждающе начал он.

– Чтобы я… Изольду… – прохрипела женщина. – Господи, спаси и помилуй, что ж вы такое говорите-то! Ангелы небесные, святая Дева Мария и угодники пречистые… Да никогда бы я ее! На руках бы носила, ноги бы мыла, воду бы пила!

Она понесла совсем уж бессвязную ахинею. Но помирать вроде бы не думала, и Бабкин, пристально следивший за ней, облегченно откинулся на спинку стула.

Дверь из спальни приоткрылась. Сергей вскочил. По правде говоря, испугавшись за Людмилу, он почти забыл о неизвестном госте.

Однако первый же взгляд подсказал, что гость ему как раз хорошо знаком.

– Вы? – изумился Бабкин.

Давид Дарницкий подошел к Людмиле, хватавшей воздух ртом, и обнял ее за плечи. Они были почти одного роста, хрупкий Давид и тяжеловесная Люда.

– Вы кто? – спросил Макар.

– Это сын Изольды, – пробурчал Бабкин, поняв, что драки не будет.

– Присядь, милая! – Мужчина заботливо подвел Люду к дивану.

Глядя, как он укрывает ей ноги пледом, Сергей вспомнил Софью Аркадьевну и ее командный голос.

– Да, я сын Изольды Андреевны Дарницкой. – Он обернулся к Макару. – И должен вам сказать, что вы ошибаетесь. Во всем. Ваши предположения не просто несправедливы – они жестоки.

Илюшин еще не видел Давида и теперь с интересом разглядывал его.

– Людмила ваша любовница?

– Моя любимая, – поправил Давид. – Много лет. И тогда – тоже.

Она приходила к нему украдкой, пробираясь узкими тропинками среди крапивы и лопухов. Тихонько открывала заднюю дверь. У них было почти целых два часа счастья три раза в неделю – когда Давид приезжал к матери, а старуха покидала дом ради утреннего променада. Два часа! Итого – шесть, как подсказывает школьная арифметика. С шестью часами Давид чувствовал себя богачом. У многих не набирается и одного.

Люда, нежная Люда, ласковая и беспомощная, как роза без шипов. Она никогда не кричала, не повышала на него голос. В ее восхищении им не было оттенка жадности. Любовь к ней не требовала от него служения. Мать Давида сидела на троне, возвышаясь над ним; жена Давида распростерлась под его ногами, готовая быть его рабыней; но и власть одной, и подобострастность другой служили одной цели – управлять Давидом.

Люда никем управлять не желала и, кажется, даже не умела. Для нее все было просто. Вот Давид и его прекрасное тело. Вот она сама, тоже в меру хорошенькая. Им приятно и весело вместе! Так почему бы не прибегать тайком к старухе, не валяться на ее роскошных покрывалах, не хихикать, словно дети, перехитрившие злую колдунью!