Эуджен Чировици - Книга зеркал

– По-моему, осенью две тысячи восьмого, – ответил я. – В Райкерс приехал, брал показания у заключенного, в связи с одним тогдашним расследованием. Бр-р, жуткое место.

– Там, куда мы едем, ничуть не лучше. Ох, вообще, вот по утрам на работу собираюсь, так и хочется что-нибудь порушить. Какого черта мы с этим связались? Стали бы врачами или юристами…

– Мэтт, у нас для этого мозгов не хватило. Вдобавок не мое это – в чужих внутренностях ковыряться.

Тюремный комплекс Потоси – гигантский кирпичный восьмиугольник, окруженный заграждениями из колючей проволоки, – раскинулся посреди прерии, будто огромный зверь, пойманный в капкан. Здесь, в тюрьме строгого режима, содержались восемьсот заключенных под надзором сотни охранников и вспомогательного персонала. Пыльная зелень чахлых деревьев у гостевой стоянки оттеняла унылый ландшафт.

Мэтт припарковал машину. Через служебный вход с западной стороны мы вошли во двор, вымощенный кроваво-красной щебенкой, и направились к двери в коридор, уходивший в глубину здания. На ходу Мэтт здоровался с охранниками – мрачными здоровяками, слишком много повидавшими на своем веку.

Мы прошли через рамку металлоискателя, забрали личные вещи с пластмассовых подносов и оказались в квадратной комнате с линолеумным полом, к которому были привинчены столы и стулья.

Охранник по имени Гарри Мотт протяжным южным говорком изложил давно знакомые мне правила:

– На свидание отводится ровно час. Если хотите прекратить его раньше, сообщите охране. К заключенному не прикасаться. Любые предметы для передачи заключенным должны быть досмотрены. Свидание проходит при включенных камерах наблюдения, и сведения, полученные в ходе свидания, могут быть впоследствии включены в материалы судебного разбирательства.

После этого охранник удалился, а мы с Мэттом сели.

– Так вот где ты работаешь… – вздохнул я.

– Да, не самое приятное место, – хмуро ответил он. – А ради тебя выходным пришлось пожертвовать.

– За это я тебя обедом угощу.

– Одним обедом не обойдешься, придется проставиться.

– Ну, пить будешь сам.

– Ты дай знак, когда начинать. – Мэтт кивнул в сторону глазка видеокамеры в углу и встал. – Сегодня Джулия в центре наблюдения дежурит. Ну, я пойду, мне кое-что купить надо, а тут торговый центр недалеко. Через час вернусь. Береги себя. И смотри у меня, чтобы без неприятностей.

Он помахал рукой видеокамере. Где-то там, перед стеной экранов, сидела Джулия – высокая, статная женщина родом откуда-то из Каролины.

Спустя несколько минут загудел зуммер в дверях и два вооруженных охранника ввели в комнату Фрэнка Спэла в сером тюремном комбинезоне с белой нашивкой на левой стороне груди. Руки, заведенные за спину, были закованы в кандалы; короткие цепи на ногах лязгали при каждом шаге.

Спэл, невысокий и худощавый, оказался совершенно неприметным типом с невыразительным лицом. Впрочем, так выглядит большинство арестантов, осужденных за страшные преступления, – обычные люди, то ли автомеханики, то ли водители автобусов, на таких никто не обращает внимания. Прежде, до семидесятых годов прошлого века, о принадлежности к уголовному миру свидетельствовали тюремные наколки, но теперь татуировками украшают себя все подряд.

Спэл уселся на стул напротив и обнажил в улыбке яично-желтые зубы. Светло-русые усы обрамляли рот, спускались к бороде. К потной лысине липли редкие пряди волос.

– Фрэнки, ты не дури тут, – предупредил один из охранников.

– А то что будет? – буркнул Спэл не оборачиваясь. – Досрочного освобождения не видать? Щас вот прибор вытащу, наручники разомкну лучше любой отмычки.

– Эй, разговорчики, – пригрозил охранник и сказал мне: – Мы за дверью подождем. Если вдруг кочевряжиться начнет, мы его живо приструним.

Охранники вышли, оставив меня наедине с заключенным.

– Привет, – сказал я. – Меня зовут Рой Фримен. Спасибо, что согласились со мной встретиться.

– А ты коп?

– Бывший. Я на пенсии.

– Так я и знал. В девяносто седьмом был у меня друган, тут, в Индиане. Бобби звали. У него был пес по кличке Отморозок, так он копов на раз вынюхивал, даже в цивильном. Крутой пес, ваще-та. Я так и не понял, как он их вынюхивал: только носом поведет – и ну лаять.

– Крутой пес, – согласился я.

– Ага. А ты что, про то дело в Нью-Джерси поговорить хотел?

– Да, я расследовал дело об убийстве профессора Видера. Его бейсбольной битой забили.

– Ага, помню. Курево есть?

Сам я вот уже пятнадцать лет не курил, но по совету Мэтта взял с собой блок «Кэмела»: в тюрьме сигареты – те же деньги, как наркотики и снотворное. Я вытащил из сумки сигареты, показал их Спэлу и снова спрятал.

– После свидания получите, – пообещал я. – Их досмотреть надо.

– Спасибо. У меня на воле никого не осталось. Родных лет двадцать не видел, а то и больше. Может, их и в живых уж нет. А через три недели и меня не будет. Страшно, конечно. Ну как, рассказывать, что там случилось?

– Фрэнк, вы утверждаете, что убили профессора Джозефа Видера. Это правда?

– Правда, а как же. Если честно, то убивать я его не хотел. Я ж не убийца какой… ну, тогда не был. Я его отмудохать собирался – не до смерти, а так, чтоб запомнил. Он мне такую подляну подстроил, вот я и хотел рассчитаться, чтобы все по-честному. Только все иначе вышло, ну, я и стал убийцей. Хотя чего еще ждать, после двух лет в психушке-то.

– Вот и расскажите мне все по порядку. У нас с вами целый час есть.

– Ага, а холуи пока мой «ягуар» до блеска начистят, – натужно пошутил он. – Расскажу, чего ж не рассказать. Я и писателю то же самое рассказал, ну, тому, что книжку написать обещался.

В пятнадцать лет Фрэнк Спэл бросил школу и стал мальчиком на побегушках у каких-то типов, державших зал игровых автоматов. Отец Фрэнка работал на заправке, мать была домохозяйкой; была и сестра, на пять лет старше. Два года спустя семья переехала в Нью-Джерси, и Фрэнк с ними больше не виделся.

К двадцати годам он стал настоящим мошенником, втянулся в преступную жизнь: сбывал краденое бруклинским скупщикам, продавал контрабандные сигареты и контрафактную электронику, выколачивал из должников деньги для местных ростовщиков, не брезговал и сутенерством.

Такие мелкие воришки обычно обитают в самом низу запутанной преступной сети, раскинувшейся от бедных кварталов до многомиллионных роскошных особняков с бассейнами. По большей части эти типы всю жизнь гоняются за призрачной наживой, стареют и умирают в безвестности, хотя некоторым и удается подняться повыше, обзавестись дорогими костюмами и золотыми часами. А кое-кто, совершив серьезные преступления, попадает в тюрьму и гниет там годами.