Марина Серова - Ваша карта бита

— Это не все! — запротестовал Андрей. — Это первый этап всего лишь. Далее следует угроза расправиться с самим Павлом Ивановичем. Его обещают убить сразу после вынесения приговора.

— Грозятся?

— Вспомни о Роминой. За дело взялись серьезные люди. И им не до пустых угроз. Убит после убийства своей любовницы. Для следствия-то какова коврижка?

О Роминой я не забыла и Грому поверила. Поняла, что и у Степанова есть реальная перспектива оказаться на каких-нибудь высоковольтных шинах.

— А не наплевать ли Василию Ивановичу на такое обстоятельство? Во имя всеобщей справедливости и собственного блестящего будущего?

— Представь себе, нет, — Гром сказал это так, будто сам удивился своим словам. — Братья питают искреннюю привязанность друг к другу и способны друг для друга на многое. Вот какой атавизм, Юленька. Может, это оттого, что выросли они без родителей и Павел Иванович, как мне объясняли, был для Василия вместо отца. Хоть разница в их возрастах не так уж и велика. А?

Я промолчала.

— То-то! — понял Андрей, что почти убедил меня, и восторжествовал. — Короче говоря, позавчера братья решили ничего срочного не предпринимать, а обдумать все возможные варианты контрмер. Но шантажисты оказались настроены более решительно, чем можно было предположить. Вчера, в пятницу, вечером Степанова извещают о смерти Тамары Роминой и требуют попросить у брата гарантий в отношении Джулаева. Угрозы те же, но теперь они подкреплены трупом Роминой. Здешний Степанов в панике, а московский по каналам ФСБ выходит на меня. Все!

— Все? — переспросила я довольно язвительно. — Нет, не все. Мне по-прежнему не ясно, почему, как ты сам сказал, ФСБ не занялась решением этой проблемы своими силами? Им вполне…

— Юлия, — перебил он меня, не скрывая досаду, — это же элементарно. Когда информацией владеют один, два, несколько руководителей, это — одно. А когда она попадает через них к исполнителям — другое. Когда же на ее основе разрабатывается и проводится операция — третье. Василию Степанову, да и Павлу Ивановичу тоже, опасна огласка любого рода, так что, сама понимаешь, задача не поддается решению законными методами еще и по требованиям секретности.

— Сколько заплатит мне Василий Иванович за работу? — спросила я вкрадчиво.

— Платить тебе буду я, — уточнил Гром и пояснил: — Дело здесь в Джулаеве, а совсем не в чистоте фамилии Степановых. Можно, конечно, препроводить его к праотцам, скажем, при попытке к бегству, но это — не то. Не то это, Юленька, — втолковывал он мне, как неразумной. — Нужен суд и его решение, нужно доказать, что можно судить по-настоящему строго даже негодяев масштаба Джулаева. Василий — за. Наш Степанов — равнодушен. А Скопцов с Сергеем — категорически против. Кто кого, чей будет верх, зависит от тебя, Багира.

— Нет, от нас, Андрей Леонидович! — возразила я, не желая брать на себя целиком столь опасные лавры.

— Согласен примазаться, — совсем подобрел Суров лицом. — И Базан со всей его аппаратурой в твоем распоряжении.

У Павла Ивановича к полудню разболелась голова. Работы, как всегда, было невпроворот, и поначалу он с трудом удерживал себя за столом, вникал в записи, копался в Интернете и архивах. А когда обе стрелки стоявших в углу кабинета больших старинных часов перевалили за двенадцать и по заведенному обычаю по одному в кабинет потянулись сотрудники, неся начальству свои личные проблемы, Степанов понял, что незаметно увлекся работой, и не желал теперь, чтобы его отвлекали от настоящего дела. Но гнать людей, ссылаясь, скажем, на плохое самочувствие, было не в его обычае.

За час Павел Иванович сумел принять и «обработать» двоих обиженных бухгалтерией при расчете жалованья, одного молодого, но едкого, как соляная кислота, специалиста, за несколько недель работы в центре проявившего солидные способности к разного рода склоком и возмущениям, и старого сантехника, пришедшего с жалобой на завхоза. Никому не благодетельствуя, но и не наказывая никого, Павел Иванович выслушал всех со вниманием и отеческим выражением на необычно бледном лице, и лишь молодой бузотер удостоился резкого слова, да и то потому лишь, что в запальчивости сам осмелился повысить голос. Посоветовав обратиться к невропатологу, Павел Иванович спровадил его вон.

Часы отзвонили обеденное время, и Любовь Андреевна ответила по интеркому, что в приемной остался один — вызванный именно на этот час начальник секретариата с отчетностью за прошлый месяц. Поблагодарив и отпустив секретаршу до понедельника, Степанов приготовился к короткому, но нудному разбирательству нескольких цифровых таблиц и двух листов текста. Головная боль и необычная для этого времени усталость породили желание, не глядя, подписать бумажки, накинуть пальто и уехать отсюда, забросив по пути в окошко возле турникета — хорошо бы в лицо сидящему там бездельнику в камуфляже — полученную полтора часа тому назад от старшего охранника писульку.

Тоббоганов (повезло же с имечком человеку!) появился в кабинете, выпятив круглый живот и тараща виновато глаза. Не приглашая садиться, Степанов протянул руку за папкой, которую тот держал перед собою, как щит.

— Давайте!

— Не готово, Павел Иванович, — прогудел Тоббоганов простуженным голосом. — Набрать не успели, распечатать. Сотрудница не явилась. Ну, что делать с этими бабами! — закончил он грубовато, по-свойски, пользуясь правом старого работника на такое обращение с начальством.

Подумав, но лишь машинально, о дисциплине, и невольно при этом поморщившись, как от кислого, Степанов вспомнил сейф, в надежной глубине которого стояла недопитая бутылка, и спросил подсевшим отчего-то голосом:

— Фамилия сотрудницы?

— Ромина, Павел Иванович.

— Ромина? — Степанов опустил лицо в ладони и концами пальцев надавил на глаза. — А-ах! Ромина, значит? Ладно, идите. Отпускаю вам грехи до понедельника. Но это — крайний срок! — рявкнул в спину уже спешащего к двери и бурчащего на ходу обещания Тоббоганова.

«Все. Нет меня здесь ни для кого, — объявил он всему свету, оставшись в одиночестве. — Хватит!»

Отъехав в кресле назад, Павел Иванович осуществил наконец свое желание — водрузил ноги на стол. Пиджак сдвинулся кверху и его ворот уперся в затылок, подперев уши. Галстук сдавил горло. Пришлось ослабить узел и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки.

«Дичаю, черт! — Павел Иванович усмехнулся и опять спрятал лицо в ладонях. — Куда бы деться на вечер? Не домой же ехать».

Он встал, прошелся по кабинету, в сомнении посмотрел на приоткрытую дверцу сейфа и, решительно ее захлопнув, выдернул ключ и подошел к окну, будто перед уходом обязательно надо было проститься с подстанцией… Возле нее, у открытой двери, маячил какой-то тип в очках. Он озирался по сторонам, как на стреме стоял. Степанову даже смешно стало.