Анна Литвиновы - Внебрачная дочь продюсера

Когда стало темнеть, Вася засобирался: «Раз съездить на карьер у нас не получится, схожу-ка я завтра в Ленинку, над библиографией поработаю…»

Леся не стала его удерживать.

Она проводила парня до машины.

На прощание он попросил:

– Дай мне руку.

– Зачем?

– Низачем. Просто так.

Девушка протянула ему правую руку. Он осторожно взял кисть и обнял ее. Иначе и не скажешь – обволок обеими своими ладонями. Спросил:

– Что-нибудь чувствуешь?

Сердце заколотилось, дыхание перехватило, похолодело в груди, но Леся сдержала себя и только улыбнулась.

– Щекотно.

– Но ведь ничего страшного, правда? И бежать не хочется?

В серой июльской ночи глаза Васи сияли совсем близко.

– Не хочется, – соврала она.

И тогда Вася наклонился и поцеловал ее в ладонь: ласково, бережно… Губы его оказались такими нежными и мягкими… И тут она вдруг почувствовала что-то давнее, девичье, тогда еще неизъяснимое, далекое, забытое… Вытесненное, напрочь выбитое из памяти тем ужасным, что случилось с ней… Чувство кольнуло сердце как сладкая боль – и тут же стало сходить на нет, потому что Вася уже оторвался от ее руки, и сел за руль, и помахал ей из открытого окошка – но то ощущение, что всколыхнулось внутри, хоть постепенно и уменьшалось, продолжало жить и тогда, когда машина Васи уже пылила по поселковой улице…

Ночью Леся никак не могла уснуть. Слишком многое произошло в этот день. Главное – признание Васи. И его любовь. (Любовь? Неужели и вправду любовь?) И его руки, и губы, коснувшиеся ее ладони. И то, что она перед ним открылась – перед первым мужчиной. Вообще перед первым человеком после мамы и той стервы из психологической службы… Почти открылась… На второй день знакомства… Какая же она дура…

Лесе было жалко, что Вася уехал, но зато чувства к нему становились – оттого, что он далеко – еще теплее, нежнее… «Надолго ли Васи хватит? – грустно спрашивала она себя, ворочаясь в постели. – Долго ли мужик вообще может прожить одной платонической любовью?..»

Птицы в ночи молчали, и лес вокруг молчал, и только далеко, с железнодорожной линии, раскатывался мерный перестук грузового состава.

Девушка зажгла ночник и глянула на часы: ого, уже половина второго. А завтра, если она хочет успеть в офис к Нику к назначенному часу, ей придется вставать в шесть утра. Но сна до сих пор ни в одном глазу.

Леся поднялась с кровати и решила порыться в хозяйском шкафу – может, найдется что-нибудь успокаивающее: валерьянка, или корвалол, или пустырник… Она осмотрела весь буфет – шесть полочек, три ящика. Лекарства отыскались в среднем из них. Они были аккуратно рассортированы в железные коробки из-под чая или печенья – на каждой наклейка из пластыря, на которой выведено: «от простуды», «сердечно-сосудистые», «пищеварение»… В коробке «сердечные» Леся нашла валокордин (правда с истекшим сроком годности) и накапала себе целых сорок капель. Выпила, заела конфеткой (из тех, что заботливо привез Вася), а когда положила пузырек на место в жестяную коробку и стала уже укладывать ее в ящик, обнаружила кое-что интересное.

Дно ящика с лекарствами было покрыто куском клеенки. В процессе поисков клеенка чуть сдвинулась, и девушка увидела, что из-под нее торчит бумажный лист, исписанный от руки. «Доро…» – увидела Леся первую строчку. Под клеенкой лежало чье-то письмо. Письмо, которое зачем-то понадобилось прятать.

Любопытство оказалось сильнее правил приличия, Леся приподняла клеенку и вытащила послание наружу. Оно было небольшим – уместилось на стандартном листе, исписанном с одной стороны.

«Дорогая Ирина, – жадно прочитала Леся. – Ни ты, ни твой супруг, к сожалению, не отвечаете на мои телефонные звонки, а я испытываю потребность объясниться с вами, чтобы не осталось ничего непроясненного, никаких недомолвок. Итак!

Да, я уволил твоего мужа. Я долго старался мириться с его недостатками, практически несовместимыми с современным бизнесом: ленью, медлительностью, кропотливостью и дотошностью, переходящими в манию… С его полным неумением ладить с людьми, вести переговоры – словом, абсолютной неспособностью принести в копилку моей фирмы хоть какие-то дивиденды. Видит бог, я долго терпел, вразумлял его, пытался научить. Три года – вполне достаточный срок, чтобы убедиться окончательно: супруг твой никакой пользы моей компании принести не может, и его зарплата, более чем высокая, является для меня не чем иным, как прямым убытком.

Перед увольнением я вызвал его и попытался довести до него свои претензии – те, о которых я тебе сообщил, причем в весьма мягкой форме. Однако вместо того чтобы внять им, Семен вспылил, начал мне угрожать и даже заявил, что отныне между вашей семьей и мною все кончено. Сперва я думал, что его слова о разрыве между нами – пустая угроза, вызванная стрессом. Неужели, думал я, он и ты настолько неблагодарны, что решили забыть, что именно я протянул вам в самые трудные для вас годы руку помощи? Что я взял твоего мужа – без соответствующего образования, без опыта работы – в свою компанию на очень солидную зарплату? Что, по сути, только благодаря мне вы сумели пережить непростое время реформ?

Однако его – и твое – упорное молчание доказывает, что вы оба и в самом деле всерьез обиделись на меня. Вот уж воистину! Не делай добра – не получишь зла! Не буду еще и еще раз объяснять, что увольнение твоего супруга – мера вынужденная. И я очень, ОЧЕНЬ надеюсь, что оно, в конце концов, не скажется на наших с тобой (и с ним) отношениях, и мы, как подобает добропорядочной семье, станем поддерживать если не теплые отношения, то хотя бы сохранять их видимость.

Теперь, дорогая Ирина, ход за тобой! И я очень надеюсь, что ты, со свойственной тебе дипломатичностью, сможешь убедить своего супруга не держать зла. И меня хотя бы для начала не бойкотировать.

Остаюсь всегда преданный тебе,

И.».

Больше на листе ничего не было – ни полного имени автора, ни даты.

Леся покачала головой. Вот какие, оказывается, почти шекспировские страсти бушевали в семье Васечки! Она была практически уверена, что адресат письма – мать Васечки. Соседка упоминала, что ее зовут Ириной. А супруг Семен, о котором идет речь в эпистоле, скорее всего, его отец. Вася ведь представился в воскресенье по отчеству: «Василий Семенович».

А вот кто автор письма? Любовник Ирины? Вряд ли. Любовники замужним дамам в наши времена писем не пишут. Да и не было бы тогда в письме слов о «добропорядочной семье». Скорее автором письма являлся кто-то из родственников – кто-то старший по возрасту и (или) по положению. Отец? Брат? Отчим? Дядя?..

Леся аккуратно положила письмо на место. Погасила свет и нырнула под одеяло. Странно, то ли валокордин подействовал, то ли мысли о письме вытеснили мысли о Васечке (как двумя часами ранее думы о нем выгнали из головы размышления об убийстве), но, как бы то ни было, девушка пригрелась и быстро уснула.