Марина Серова - В духе времени

— Вы хотите сказать, Володя, что это была проститутка?

— А кто же? Дочь, жена, любовница? О первой известно, что ее сейчас в городе нет, жена Лаптева давно умерла, а если бы у него была любовница, то об этом даже последняя цирковая лошадь знала бы. В цирке такие секреты долго не держатся, их быстро на растерзание общественности отдают. Это я уж хорошо знаю.

— От Вани Грозного? — улыбнулась я.

— И от уборщика Чернова, который следит за тиграми, убирает у них в клетках и кормит животных. Я с ним уже в процессе расследования свел знакомство. Хороший дядька, только пьет много. Да на такой работе как не запьешь! Кстати, говорят, что в цирке больше всего квасят клоуны. Некоторые на арену без грима выходят. Нос и так красный, как запретный сигнал светофора.

— Выдумщик вы, Володя, — сказала я. — «Запретный сигнал светофора…» Вам бы не протоколы, а романы писать. Ну и что из того, что он директор цирка: выгораживает девушку, даже если она была и в квартире, и в машине, когда Федор Николаевич ехал на дачу?

Голокопытенко пожал плечами:

— Да, вы правы. Ровным счетом ничего. Так и костоломы из нашего отдела сказали бы, и даже капитан Овечкин, если не пьяного его встретить. Только странно как-то: человек, который боится за свою жизнь, берет с собой на дачу девицу. Когда же с него снимают показания, то о девице он умалчивает. Забавно, правда?

— Бездоказательно, Володя. Весьма бездоказательно, — сказала я. — Вы не хуже меня знаете, что все это ничего не означает. Упоминал Нуньес-Гарсиа о девице или не упоминал… какое отношение это имеет к тигру? Ведь вы же по поводу его исчезновения роете материал. И к сопровождению гастрольных фур…

— …К которому, верно, приставили вас, — перебив меня, закончил лейтенант грустно, — тоже, наверное, не имеет. Более того, мне уже сказали, что я лезу не в свое дело. Какого черта, сказали мне, ты, Голокопытенко, лезешь в «мокруху» с Тройным, в дела вокруг директора цирка, если тебе поставлена одна задача: найти тигра, этого проклятого Пифагора! Кстати, о Пифагоре: всегда ненавидел геометрию. Мне по ней еле-еле «три» натянули.

— Вот что, Володя: если вам так интересно, кто был у директора цирка дома в тот вечер, когда туда залезли, то почему вы опрашиваете всех подряд, даже инспекторов ГАИ и цирковых карликов, но только не того, кто мог ответить наиболее точно? У дрессировщика Павлова вы справки наводили?

— У Павлова? — переспросил Голокопытенко. — А вот с Павловым-то я и не поговорил. И не потому, что я такой ленивый, а просто Павлов… как-то не удосуживается ни дома бывать, ни на работе. А домашнего телефона у него нет.

— Так нужно съездить.

— Я уже ездил.

— Так нужно еще съездить.

— Я три раза ездил.

— Какой нехороший дрессировщик. Отказывается быть дома в тот момент, когда к нему приезжают сотрудники милиции задать вполне невинные вопросы… — иронично пробормотала я. — А что, товарищ лейтенант…

Вопрос я задать не успела. Не потому, что подавилась блином или же не знала, что сказать дальше. Просто в тот момент в столовую, перекрытую грозными уведомлениями «Закрыто» и «Переучет», вошли двое. Один из этих двоих был карлик с огромной курчавой головой, с выпуклым лбом и громадной нижней губой. У него были маленькие, как у бульдога, глазки, сердито позыркивающие и поблескивающие, как две начищенные медные пуговицы. Его спутником был, напротив, детина огромного роста, с широким красным лицом и мощными ручищами, торчащими из засученных рукавов. Детина был атлетически сложен и обладал раскачивающейся походкой, какой шагают подвыпившие матросы. При этом передвигался он абсолютно бесшумно, даже несмотря на явно нетрезвое свое состояние.

Карлик же, наоборот, едва появившись, создал интенсивную шумовую завесу. На самом входе в столовую он напоролся на стол со вскинутыми на столешницу перевернутыми стульями. Карлик умудрился удержать равновесие, а вот стол покачнулся, стулья с него посыпались, словно перезревшие яблоки с яблони, и тотчас же за ними на пол, перекувыркнувшись, последовал стол. Карлик заскакал вокруг рухнувшей мебели на одной ноге, жалуясь на то, что ему отдавило пальцы. Свои жалобы он густо перемежал кучерявыми ругательствами.

Неудивительно, что во время этого маленького светопреставления вопрос, который я хотела было задать лейтенанту Голокопытенко, выветрился у меня из головы.

— Гррррыгоррый! — заорал карлик неожиданным басом, давя на звук «ы». — Дай душу залатать — сквозит!

— Да тебя и так уже прохватило — еле на ногах стоишь, — сказал буфетчик, появляясь. — Ты, Ваня, сегодня с утра был пьян, как я разглядел.

— Дак вчера у Маруськи день рождения был! Мы вот с Егорычем отмечали.

— У Маруськи?

— Ну да. Не веришь, что ли, Грыгорый? Егорыч, подтверди.

Громадный безмолвный детина кивнул головой.

— Хорошо погуляли, — продолжал карлик. — Маруська песни трубила. Чуть на меня не наступила. Вот был бы блинчик… Кстати, почем у тебя блинчики?

— Тебе-то какая разница, все равно в кредит жрешь, — беззлобно сказал буфетчик, — «До зарплаты, до зарплаты…» На водку у тебя есть, а на закуску не хватает.

— Не жидись, Григорий Романович, — лихо откликнулся карлик, — вот лучше послушай, как я в Канаде с Маруськой кувыркался… Были дела — баба жабу родила…

Буфетчик беззвучно захохотал. Я недоуменно рассматривала мизансцену. Голокопытенко проговорил:

— Кстати, вот и все в сборе!.. Тот, что карлик, — и есть Ваня Грозный. Он никогда не платит наличными, у него их просто нет никогда, хотя он все время рассказывает, что за границей то пять тысяч «зеленью» огребает, то семь. И самое смешное, что это правда! Видишь, как он буфетчику Романычу зубы заговаривает? Его забирать в обезьянник — дело рисковое, потому что он все время буянит, а последний раз произносил перед алкашами пламенные речи и требовал снести наш РОВД, приняв его за Бастилию. И ведь едва не снесли! И надо бы ему морду пощупать за такие дела, да нельзя. Его все у нас любят, он у директора цирка полный любимчик и три раза с нашим майором водку пил, истории о заграницах заправлял.

— А второй? Который громила?

— Второй, Женя, и есть уборщик Чернов, у которого тигра сперли. Видишь, какой здоровый. Он мне говорил, что с тринадцати лет в цирке. Значит, почти сорок лет — сейчас ему чуть за полтинник.

— Здоровенный какой, — сказала я, разглядывая богатырскую стать Чернова. — Наверное, тигров, как котят, швыряет.

— Их пошвыряешь… — поежился Голокопытенко. — Я вот только сегодня видел, какие это туши. Они мясо рвали с вил, как сладкую вату, которую дети с палочек едят. Ума не приложу, как могло выйти, чтоб тигр из-под носа Чернова пропал. Такая туша полосатая, да еще с зубами и когтями… И кому он вообще нужен? Я, честно говоря, сразу на него, на Чернова то есть, подумал, только он… Подождите, Женя. Кажется, они нас заметили.