Марина Серова - В духе времени

Я подошла к Чернову и окликнула его:

— Егор Егорыч!..

Он обернулся и, увидев меня, обозначил едва уловимую гримасу. Впрочем, этого «едва» мне вполне хватило.

— Егор Егорыч, как там наш гость? Понимаете, о ком я.

— Отойдем, — отрывисто сказал он.

Я сразу же почуяла недоброе. На массивном лбу уборщика, помимо вышеупомянутого кровоподтека, образовались глубокие кожные складки, придававшие лицу Чернова суровое выражение.

— Вот что, Женя. Этого типа у меня нет, — без обиняков начал он, когда мы чуть отдалились.

Я подняла брови:

— То есть?

— Недооценили мы его, — вздохнул он. — Он притворялся, скотина. А когда мы тронулись, быстро очухался — по лбу меня огрел так, что в глазах у меня свет померк. И на ходу выпрыгнул.

— Чер-рт! — вырвалось у меня. — На ходу? Так ведь мы с весьма приличной скоростью ехали. У него что, специальная подготовка?

— Не знаю, какая у него подготовка, да только он ушел, — снова вздохнул Чернов. — А теперь извини, у меня еще работа.

И он отошел, оставив меня совершенно озадаченной.

«Скверно, — подумала я, — вот что значит — недооценить противника. Если он действительно выпрыгнул из машины на скорости примерно восемьдесят километров в час, это значит, что он валял дурачка и является человеком очень серьезного уровня подготовки».

Сама я владела техникой прыжков на большой скорости, в «Сигме» мы отрабатывали подобные прыжки, причем практическая часть касалась и прыжков с железнодорожных составов, и с автотранспорта, и с верхней палубы теплохода. Техника прыжка во всех перечисленных случаях использовалась разная, и для того, чтобы держать все это в голове, а главное — в теле и в мускулах, производящих прыжок, нужно обладать незаурядной координацией и реактивными возможностями.

— Интересно, — пробормотала я, — этот Павел смылся в самый подходящий момент. Если он в самом деле справился с Черновым, значит, он по-настоящему достойный соперник.

Я поселилась с Федором Николаевичем в одном номере. Номер был двухместный, но то, что мне предстояло жить в одной комнате с мужчиной, которого я знала всего три дня, меня совершенно не смущало: профессиональные издержки. Зато Ирма подтрунивала надо мной как могла и даже заявила, что, цитирую: «Федька хоть и скромняга, а тихой сапой не одну гимнасточку или эквилибристочку осчастливил. А Ваня Грозный и вовсе издевается, говорит даже, что от него, директора, родился бегемотенок Кузя. Да и я сама, признаться, грешна…»

После таких сомнительных суждений я смотрела на знатного сердцееда-скромнягу Федора Николаевича, который, как известно, любил общество не только «див» из одноименной эскорт-конторы, но и дамами-дальнобойщицами не брезговал.

Примерно в одиннадцать вечера Федор Николаевич начал свои нехитрые приготовления ко сну. Мы выпили с ним соку, потом он старательно вымыл стаканы. Я смотрела, кажется, иронично. Он долго кряхтел и умывался, лилась вода в ванной, потом директор вышел из нее в халате и белых тапочках. На последних я задержала особо пристальный взгляд, и тогда он сказал не без горькой иронии:

— Ну и что ж? Белые. Готовлюсь.

— Не к тому готовитесь, Федор Николаевич, — сказала я. — Вы лучше не грузитесь. И не из таких ситуаций выходили, так что не волнуйтесь. Все будет хорошо.

— Вы так думаете, Женя?

Его глаза бегали.

— Просто уверена. Кстати… — я сделала паузу, — мне с самого начала нашего знакомства казалось, что вы чего-то недоговариваете. Постоянно, хронически. Быть может, настало время все мне рассказать?

Он словно заколебался, но тут же сделал удивленное лицо и покачал головой:

— О чем вы, Женя? Не понимаю.

Я кивнула головой и произнесла:

— Да, конечно. Спокойной ночи. Или вы хотите еще посмотреть телевизор? Какой-нибудь веселый бандитский сериал с тридцатью трупами за серию?

— Нет, я сегодня насмотрелся… бандитских сериалов. Спокойной ночи.

И Федор Николаевич выключил свет.

Я же легла не раздеваясь. Надо быть готовой ко всему, и никто не застрахован от, скажем, ночного визита каких-либо гостей.

Мне не спалось. Что-то, сжимаясь и пульсируя внутри меня, держало весь организм в постоянном напряжении. Это как если бы оставить на стоянке автомобиль, не выключив двигатель.

Что-то не то. Казалось бы, все максимально просто, бандитские наезды настолько откровенны и однозначны, что не оставляют места для широких, пространных версий-толкований происшедшего. Так ведь нет! Благодаря чутью, выработанному за многие годы, которое сродни тому инстинкту, что ведет волка по следу жертвы, и тому, что уводит от него саму жертву, чутью, которое разрослось, как молодое дерево из слабого побега, из простой человеческой интуиции… благодаря этому я чувствовала, что все не так просто. Что все может перемениться и перевернуться, как в калейдоскопе.

И этот Павел, который казался таким прозрачным, а потом удрал от могучего Чернова, спрыгнув на ходу… И названное им имя известного криминального авторитета… Да. Быть может, все сложнее, чем я предполагала изначально. Если соединить убийство Павлова и события вокруг Федора Николаевича с сегодняшней погоней «джип против грузовика», то ситуация характеризовалась довольно неоднозначно.

Я привстала с кровати: что-то упорно не позволяло мне свалиться на подушку и вырубиться, как после плотного удара в основание черепа. И это несмотря на то, что усталость навалилась тяжелым грузом, будто я не просидела полдня в уютной кабине без движения, а, скажем, выполняла серьезную физическую работу.

Федор Николаевич громко и разнообразно храпел. На вдохе он издавал звук, представляющий собой нечто среднее между звоном бензопилы, вгрызающейся в дерево, и сухим треском дров в рассыпающейся поленнице… Выдыхал же он с сухим кудахтающим ядовитым присвистом, с каким глохнет застрявший в луже мопед. При этом директор тарасовского цирка шлепал губами и время от времени что-то вязко, монотонно бубнил во сне.

Черт побери! Испорченный радиоприемник, а не спящий человек!..

В окно ударили первые капли дождя. Я глубоко вздохнула и опустилась на подушку: дождь всегда умиротворяюще действовал на меня. Успокаивало само сознание того, что я здесь, в тепле, в вязком расслабляющем полусне, а там, за окном, бушует непогода, деревья раскачиваются, как перекрученные маятники, хватают воздух оголенными ветвями, с которых ветер бесстыдно срывает листья, а в оконное стекло бьются, словно беспорядочно смешиваются удары многих метрономов, сорвавшиеся с неба тяжелые водяные капли и, разбиваясь, сползают к подоконнику.

Откуда-то под стук дождя всплыла тихая мелодия: «…Звонкое, веселое, зеленое — до свиданья, лето, до свидания… за окном сентябрь провода качает, за окном с утра серый дождь стеной… этим летом я встретилась с печалью… а любовь прошла стороной…»