Марина Серова - Раб лампы

— Я вижу, что вы получили образование сверх положенных по профилю вашей деятельности пяти классов в десятилетке плюс пяти лет по ходке, — не удержавшись от сарказма, проговорила я.

— Так эта шалава еще и крысится, — проговорил один из бритого дуэта. В его голосе звучало удивление: вероятно, он, профессиональный выколачиватель денег из своих меньших (по размеру) братьев и сестер, не понимал, как одна женщина может возражать сразу четырем мужчинам. — Ладно, ты, баба, поезжай, а этого хлопца нам оставь. Понятно тебе, мамаша? Тебя мы не знаем и знать не желаем, а вот этот цыпик…

— В общем, так, — проговорил белобрысый, который, очевидно, был у них за главного. — По-хорошему не понимают. Я думаю, вам придется проехать с нами.

— Это куда еще? — тихо осведомилась я.

— Для решения проблемы долга. И оплаты моральных затрат, — сладко продолжал очкастый.

— А выломанная дверца будет включена в сумму долга? — неожиданно вмешался Крамер, не торопясь вылезать из машины.

Белобрысый равнодушно пожал плечами и произнес:

— В машину этого козла. А баба сама нарвалась. Ее тоже забираем, мало ли что…

И пошел к джипу, даже не дожидаясь начала исполнения своего приказа.

Толстый рванулся ко мне, и если бы я не выскользнула из зоны досягаемости его внушительного брюха, по-видимому, являющегося главной ударной силой этого молодого человека, то мне пришлось бы плохо: меня просто размазало бы по стойке кузова собственной машины. Но я успела — успела броситься влево и в полете врезать толстому под ребра, как «ножницами» бьют по мячу в падении футболисты. Взвилась моя старомодная плиссированная юбка. Толстый парень выпучил глаза, а вслед за ним — и все остальные. Наверно, никто не ожидал такой прыти от старой клуши! Хорошо еще, что я в полную старуху не загримировалась. Бабку-воительницу.

Участь футбольного мяча, по всей видимости, не вдохновила толстого, потому что он икнул, перегнулся вперед и впечатался лбом в ту самую стойку, тесного контакта с которой я только что избежала. Ударившись, он осовело попятился, поскользнулся в грязи и упал — да надо же, так неудачно, что его приложило — вновь головой, но уже затылком! — о бампер собственного джипа. Удар был такой силы, что отскочили и повисли номера, болтаясь на одном уцелевшем креплении.

Кстати, номера-то оказались навесными, фальшивыми. Под ними были другие — чистенькие, не забрызганные грязью. Московские!

Я успела бросить только один взгляд на эту картину. Двое бритых оказались не такими уж медлительными и громоздкими, как можно было предположить. Один мгновенно встал в боевую стойку каратиста и попытался достать меня ударом правой ноги. Второй оказался еще оперативнее: он выхватил из-под куртки пистолет и, направив на меня, заорал:

— Лежать, сука, замочу!

Но выстрелил не в меня, а в Крамера, который сидел в машине. Хотя Вову, кажется, белобрысый потребовал взять живым. Пуля рассадила лобовое стекло и наверняка угробила бы Вову, если бы он сохранял прежнее положение. Но, на его счастье, он слишком впечатлился моим мастерским ударом, отчего и высунул в окно физиономию с всклокоченными волосами и выпученными глазами. Пуля всего лишь продырявила подголовник кресла.

После этого и худший идиот, чем мой Вова Крамер, понял бы, что из машины пора вываливаться — с прямой целью сохранить в целости и сохранности голову, задницу и прочие органы. Он открыл единственную уцелевшую переднюю дверцу — и плюхнулся в грязь, разбрызгивая жирные ошметки. Дальше наблюдать бултыхание г-на Крамера в грязи и водяных брызгах я не могла. Потому что один из амбалов накатил на меня, как на шарнирах, на коротких мускулистых ногах и выбросил вперед мощный, размером с недозрелый арбузик, кулак. Если бы он попал мне в лицо, то мне, несчастной хрупкой девушке, потребовались бы в лучшем случае услуги стоматолога и пластического хирурга, а в худшем я просто поступила бы на попечение патологоанатома. Но, к счастью, я не была ни несчастной, ни такой уж хрупкой. И потому я успела уклониться от наглого выпада. Дикая ярость вскипела во мне. Тем более — пока я тут барахтаюсь, может ускользнуть Аладьин, на которого я потратила столько времени.

А тут эти уроды мешают!

Ничтоже сумняшеся я ударила моего соперника в солнечное сплетение. Он молча отскочил и, приложив ладонь к животу, согнулся «крючком». Второй здоровяк, стрелявший в Вову, увидев, как я приложила его напарника, не стал мудрствовать, а просто прицелился в меня. Я упала и бросилась ему в ноги. Ничего иного мне не оставалось. Мой хитрый маневр сбил его с копыт. Я изогнулась и пнула его ногой в кисть, выбив пистолет.

Он рыкающе взвыл и схватился за покалеченную кисть. Подоспевший Крамер с силой ударил его ботинком под коленную чашечку. Парень рухнул, как будто его приложили остро отточенной косой.

Были в моем горизонтальном положении два минуса. Во-первых, я вся перемазалась в грязи. Во-вторых, я не успела уклониться от тычка толстяка, который очухался от удара о стойку и с багровым, оплывающим кровью шрамом на лбу ринулся в атаку. Здоровенная ладонь с короткими пухлыми пальцами, как резак гильотины, рухнула мне на шею жестким, как полено, ребром. Ощущение было примерно таким же, как если бы на меня из окна сбросили массивный цветочный горшок, скажем, с карликовой пальмой.

Я рухнула на асфальт и в ту же секунду почувствовала непереносимую, раздирающую боль в левом боку — вероятно, мне хорошо всадили под ребра. Несдобровать бы мне совсем, но тут на меня полилось что-то теплое, липкое, я машинально дернулась в сторону, и на асфальт, где я только что лежала, рухнула массивная туша толстяка. И вдруг промозглый воздух был словно рассечен пронзительным воплем. Глухой всхлип липкой осенней грязи резко оборвал его.

Превозмогая боль, я поднялась и стряхнула с одежды грязевые лепешки. Осталось на мне раза в три больше мусора. Я увидела Вову Крамера: держа в руке монтировку, он как раз замахивался на одного из амбалов. А перед этим он, похоже, проломил череп толстяку. Тот, на кого замахивался Крамер, вдруг взвизгнул тонко, по-бабьи, но этот звук был заглушен внезапным ревом движка джипа, вееры грязи полетели из-под колес, взвился мутный сноп брызг, и джип унесло. Уехали!

В грязи остался валяться только толстяк, которому Крамер действительно проломил череп злосчастным ударом монтировки. Туша его неподвижно валялась на бордюре, и из-под нее выбегал тоненький темный ручеек, растекаясь на несколько струек. На обочине дороги перекатывался с боку на бок один из амбалов с поврежденной Крамером ногой. Он стонал и корчился на асфальте, схватившись обеими руками за колено. Несчастного, кажется, посчитали лишним в салоне джипа. Этот белобрысый посчитал. Да, он у них главный.