Марина Серова - Угнать за 30 секунд

– Но, товарищ полковник…

– Еще раз напоминаю тебе о том, что я говорил про плечо, – повелительным голосом выговорил он. – Вот, собственно, и все. Насколько я знаю, твои возможности на задержку дыхания – около трех минут. Это довольно средне по меркам профессионального ныряльщика, но много для обычного человека. Погружение займет около восьми секунд. Обратно ты всплывешь примерно за пятнадцать-восемнадцать, если не собьешь дыхание и будешь правильно действовать одной правой рукой – вторую ты не сможешь использовать по понятным причинам. Так что чистыми на освобождение от пут у тебя остается более двух с половиной минут. Должно хватить. Тебе понятно?

– Да.

Я припомнила свои действия в той ситуации, после инструктажа полковника Анисимова. В той ситуации, кстати, я уложилась в обозначенные две с половиной минуты, но рядом со мной все время плавал аквалангист с ножом наготове, готовый в любой момент вмешаться, если что-то пойдет не так. Теперь же я была одна, в холодной черной воде омута, холодной, как мрак преисподней, и вязкой, как смола. И чем дальше я опускалась, тем холоднее становилось и сильнее сдавливал ил. Время капало и истончалось, как восковая свечка. Мне показалось, что, даже если бы резерв задержки дыхания у меня был не три, а пять минут, как у профессиональных ныряльщиков, все равно это было бы непринципиально: руки и ноги онемели настолько, что я не смогла бы шевельнуть ими, если бы и не была связана.

«Проклятые ублюдки… – устало шевельнулось в голове, – кто же меня так нежно?..»

Ноги уперлись в камень, увлекший меня в омут. Все. Я на дне. Дальше лифт не идет, если пользоваться простеньким американским юмором, практикуемым в боевиках.

Я пошевелила руками и начала медленно поднимать их за спиной все выше и выше. Наконец я почувствовала, что вот он – предел, дальше которого руки не идут. Я дернула плечом, и пронзившая меня боль показала, что трюк, которому меня обучил полковник Анисимов, вошел в первую фазу: привычный вывих плеча произошел, и благодаря этому мне удалось провести руки над головой. Действующая правая рука подтянула узел к зубам, и я отчаянно вцепилась в него, превозмогая боль и отвращение от лезущего в нос, рот и уши ледяного ила. Я даже была благодарна боли в вывихнутом плече: ее горячий клинок ворочался в суставе, тормошил и жег меня, приводя в чувство.

Через минуту руки были свободны, но черное удушье уже разрасталось в груди. Ох, мне не успеть распутать узел на ногах… Ведь действовать придется вслепую и онемевшими от холода пальцами.

Ключи! У меня в кармане – ключи от моей тарасовской квартиры. Если напрячься, то можно перепилить ими волокна веревки, ведь она не особо толстая. Да, только так, другого решения нет, да и некогда его искать, потому что этот жирный, вкрадчивый ил задушит меня вернее подушки, наброшенной на лицо.

Я сунула руку в карман, чтобы вытащить ключи, вслепую потыкала пальцами, и вдруг меня что-то кольнуло. Тупая боль брызнула по руке и тут же забилась куда-то вглубь, подавленная куда более болезненными ощущениями в левом плече. Немеющими кончиками пальцев я дотянулась до самого дна кармана и извлекла оттуда… Честно говоря, я даже не поняла сразу, что это такое, потому что осязательная способность снизилась чуть ли не до нуля. Но когда я вторично наткнулась на лезвие, то поняла, что нечего рассуждать и гадать – надо действовать. На моей стороне бог, если в самый критический момент мне подвернулось острое лезвие, взявшееся непонятно откуда, о котором я сейчас решительно не помнила.

Я наклонилась, согнулась почти вдвое и двумя решительными взмахами рассекла веревки. Удушье вязало вокруг моей груди новые веревки, куда более мощные, плотные, жуткие. Они все сжимались, но я уже высвободила ноги и что есть сил оттолкнулась от обломка строительного блока, едва не ставшего моим могильным камнем, и стала всплывать. Точнее, даже не всплывать, а высвобождаться, раздвигая окоченевшим, почти бесчувственным телом, помогая ему одной действующей рукой, толщи мерзлого ила, мертвого ила, который не хотел меня выпускать. И тот вопль, с которым я, как мне показалось, наконец вырвалась на поверхность черного пруда, наверное, напоминал крик новорожденного – такой же отчаянный, задушенный, полный желания жить! Но это был не вопль, а сдавленный, тихий, почти беззвучный стон. Даже скорее вздох.

Я на самом деле родилась заново. В который уже раз на этой земле.

Едва не теряя сознание, я подгребла одной рукой к берегу, помогая себе плохо слушающимися ногами. Левая рука висела перебитой плетью, лишь конвульсивно сгибающаяся в локте. Я раз за разом вцеплялась в затвердевший от ночного холода берег, ломала ногти, сдирала кожу на пальцах. Но с десятой ли, с сотой попытки мне удалось-таки вскарабкаться на берег.

Наверное, прошло минуты три с небольшим после того, как мои убийцы бросили меня в омут. Они могли оказаться где-то поблизости, и потому не следовало расслабляться. И я поползла в колючие темные кусты, не обращая внимания на то, что ветки лезут в лицо и больно цепляются за кожу, как будто пытаясь выцарапать мне глаза. Впрочем, я могла и не предпринимать таких мер по маскировке. Сейчас, в этот страшный момент, я более всего соответствовала своему «сигмовскому» прозвищу – Хамелеон. Хамелеон – это ящерица, уподобляющаяся цветом всему, на фоне чего находится, этакий гений мимикрии. Сейчас я была неотличима от чавкающей грязи под ногами, от остатков ила. Я сама была этой грязью и этим илом, и стылая пустота их проникла под мою кожу, едва не дотянувшись до самого сердца. Пусть даже ищут меня кокетливый «гусар» Борис, Коля-клиник, милая Леночка, заботливые и предусмотрительные убийцы. Не найдут! Я только что выжила в такой ситуации, в какой не выжил бы ни один известный мне человек. И теперь все свое желание, острую жажду жить я употреблю, чтобы воздалось этим заботливым ребятушкам по их деяниям…

То, что спасло меня, было зажато в моей левой, вывихнутой руке. Я осторожно разжала пальцы. Темнота не позволяла видеть, что лежит на ладони, но память ощущений, память тела порой сильней той памяти, что гнездится у нас в мозгу. Я вспомнила, узнала этот предмет по тому, как он лежал и давил на кожу руки.

Потому что я держала его в руках только-только – неужели?! – вчера.

Это была та самая прихотливая зажигалка – ножик в виде Эйфелевой башни, что я обнаружила в косиновском «Рено». С помощью этой штучки вчера я открыла багажник автомобиля, а потом машинально положила ее в карман и преспокойно о ней забыла. Теперь же зажигалка-башенка сыграла существенно более серьезную роль: она спасла мне жизнь.

Нет, никто не вернулся к черному омуту. Наверное, если мои убийцы и слышали мой крик, то приписали его некой абстрактной ровненской бабе, которая перебрала домашнего самогону и принялась вопить, увидев в углу своего дома какого-нибудь кривляющегося зелененького черта с рожками и копытцами. Или чебурашку. Или даже крокодила Гену, который при некоторой натяжке может быть приравнен к зеленому змию.