Евфимия Пащенко - Свой человек на небесах

Случилось это в девятнадцатом году, при интервентах, когда Гришка Бакланов, выйдя из кабака на Базарную площадь, вздумал по пьяному делу хвастаться, что вон тот двухэтажный особняк красного кирпича, где сейчас английский генерал квартирует, пятнадцать лет назад его папаша у Валуевых купил… Однако собутыльники ему не поверили и принялись над ним насмехаться. Особенно один, из нездешних, одетый в английскую форму. Не по нраву это Гришке пришлось, и хватил он нахала по затылку пустой бутылкой, да так, что тот где стоял, там и повалился. А английский патруль, что в эту пору мимо проходил, в отместку за своего соотечественника пристрелил Гришку. Долго потом жалели британцы о содеянном. Поскольку человек в английской форме, встав в земли, на чистейшем русском языке послал своих спасителей подальше и побрел отсыпаться. Им же пришлось везти тело Гришки на Лихостров и хоронить его там с такими почестями, каких из его предков-купцов никто не сподоблялся. Так пресек Господь род Баклановых.

Когда же вскорости большевики интервентов за моря прогнали, убиенный англичанами Гришка в герои попал. Превратила его людская молва в революционера-подпольщика, что поднял восстание на Базарной площади и сам в нем пал смертью храбрых. Вслед за тем именем его на Лихострове назвали улицу. На доме же, где он родился, водрузили мемориальную доску. А вместо креста на его могиле, что поставили совестливые англичане, воздвигли обелиск. Правда, с тех же времен не бывало на Лихострове лучшего места для выпивки, чем возле того обелиска… Как говорится, по делам и честь…

После того еще дважды посетила смерть дом Баклановых. Сперва, возвращаясь пьяной из города, где у нее мил-друг завелся, утонула в полынье Глафира. А вскоре преставилась и Агния Бакланова. Умирая же, завещала дочери Елизавете заботиться ради Господа о племяннице-сиротке. И та тот завет материнский исполнила…

— …А она с этой своей дочкой Кларкой чем ей за это отплатили… — от волнения голос Анны Матвеевны дрожал и прерывался. — Всю жизнь на ее шее сидели. А как она состарилась, уговорили дом на себя переписать и потом его продали… Ее же в город увезли и сдали в дом престарелых… Она мне потом оттуда письмо прислала…когда ее уже на третий этаж переводили, к лежачим больным, куда никого не пускают. И меня не хотели пускать, да я к директору пошла, пригрозила, что жалобу на них напишу, если не дадут мне ее увидеть. Только тогда и пустили… Захожу я к ней в палату, смотрю — лежит моя тетя Лиза у самого окна, стекло в нем разбито, аж ветер свищет, а она — в одной ситцевой рубашонке, одеяло все сбилось, и поправить некому. Справа старуха лежит, стонет, а другая меня увидела, да как заревет басом, и ну кулаком о стену стучать! Лишь тогда унялась, когда ей сестра какой-то укол сделала… А четвертая койка пустая была, рядом на полу матрас свернутый лежит, а на тумбочке стоит тарелка с засохшими макаронами, и по ней тараканы ползают… Страшно мне стало. Я ей и говорю: тетя Лиза, давай я тебя отсюда увезу. Прямо сейчас вызову машину и уедем вместе. У меня тебе лучше будет, чем здесь. Грех это — так людей мучить! И на этих бессовестных, кто тебя сюда сдал, управу найду. Их еще Бог накажет! А она говорит: оставь их, Анюта. Они сами не знали, что делали. Спаси тебя Господь за заботу. Да только я здесь останусь. Мне, говорит, Бог такое испытание послал, я его до конца и понесу. Это для венца. Через неделю я снова туда поехала. Приезжаю, а мне говорят — позавчера, мол, похоронили ее… Видно, знала она, что скоро умрет, вот и захотела со мной проститься… Я за нее всегда молюсь. А после меня уже некому будет…

…После всего увиденного и услышанного в тот день Нине Сергеевне оставалось лишь корить себя за любопытство. Зачем ей только вздумалось затевать всю эту игру в Шерлока Холмса, и доискиваться, чьи инициалы были вышиты на подзоре? И вот теперь ей по собственной вине предстоит ломать голову над тем, скрыть ли от Нины Маленькой услышанное от Анны Матвеевны.

Или все-таки решиться рассказать ей правду о самых дорогих и любимых ею людях?

…Она провела в тягостных сомнениях несколько дней. Пока в пятницу вечером, как всегда неожиданно, ей не позвонил давний знакомый и бывший коллега, а ныне священник, о. Александр, служивший в дальнем сельском приходе, но периодически наведывавшийся в город по делам:

— Алло, Нина Сергеевна! А я к Вам с просьбой. Тут меня назавтра в дом престарелых пригласили, старушек соборовать. Да я, как назло, где-то ангину подхватил…вряд ли смогу петь и канон читать. Не могли бы Вы поехать туда со мной и помочь?

Разумеется, Нина Сергеевна не испытывала никакого желания куда-либо ехать. Тем более что рабочая неделя выдалась на редкость напряженной, и единственное, чего ей хотелось, — это хорошенько отоспаться в ближайший выходной… Кроме того, у нее имелись все основания полагать, что от ее помощи батюшке будет весьма немного проку. И ему было бы гораздо лучше взять с собой кого-нибудь из знакомых церковных чтецов или певчих. Однако она все-таки сочла себя не вправе отказать о. Александру. В итоге на другой день спозаранку они выехали из города и спустя примерно час оказались возле дома престарелых.

Это было трехэтажное здание из серого кирпича, весьма неприглядное и унылое на вид. По балкону третьего этажа взад-вперед ходила старушка в вылинявшем ситцевом халате, из-под которого торчал подол застиранной ночной сорочки, и непрерывно горланила одну и ту же забористую деревенскую частушку. Однако старики и старухи, разгуливавшие внизу, не обращали на нее никакого внимания… Между ними Нина заметила одну пару. Худощавый, интеллигентного вида мужчина в шляпе, одетый в выцветший черный костюм, бережно поддерживал за руку грузную женщину в зеленом фланелевом халате, которая, подволакивая парализованную ногу, что-то раздраженно выговаривала ему. Похоже, то были муж и жена…

Прямо напротив входа, под плакатом с надписью: «Пусть осень жизни станет вам весной» их поджидала пожилая худощавая медсестра с аскетичным лицом, назвавшаяся Анастасией Григорьевной О-вой. Вслед за нею о. Александр и Нина поднялись на второй этаж, где в большой палате должно было состояться Таинство Соборования.

Там собралось около трех десятков старушек. От внимания Нины Сергеевны не укрылось, что они постарались вымыться и одеться в самую лучшую одежду, которая у них была, и повязали головы чистыми белыми платочками. И вот теперь им предстояло очистить пред Господом и свои души. Для многих из них, возможно, перед переходом в жизнь вечную…

Когда они собрались возвращаться в город, на улице уже смеркалось. Но гостеприимная Анастасия Григорьевна, заметив их усталость, предложила им выпить чаю в маленькой комнате, где находился медсестринский пост. Правда, обычно общительный отец Александр за все время чаепития не проронил ни слова. Зато Нина Сергеевна решила на всякий случай расспросить медсестру о Елизавете Баклановой. Хотя понимала, что это окажется бесполезным. Ведь со времени смерти «бабы Лизы» прошло уже слишком много лет. Именно поэтому она предпочла начать издалека: