Уэнди Уокер - Я все помню

Пересказывать наш с ним разговор я не буду. Скажу лишь, что злоупотребил доверием Шарлотты и предложил Парсонсу проверить алиби Боба в клубе. Выпытывать у меня подробности он не стал. То, что вопрос до сих пор не закрыт, отнюдь не привело его в восторг. Я уверен, что после звонка Тома у детектива Парсонса и без меня был очень трудный день. Хотя меня это не касалось.

Вы когда-нибудь видели в цирке акробатов, которые расхаживают по канату, да при этом еще вращают на двух палках по тарелке?

После обеда пришел Шон Логан. Он был взволнован.

– Что-то случилось? Вы чем-то расстроены?

Нет , – с сарказмом в голосе ответил он. – Со мной, док, все в полном порядке.

– Шон. Я понимаю, порой мы переходим границы, в то время как для нашей работы очень важно оставаться в рамках. Но мне кажется, я проявил бы небрежность, если бы обошел вниманием какие-то вещи, о которых знал и которые, вероятно, в течение нескольких дней вас беспокоили.

Парень посмотрел на меня с видом крутого тинейджера. Потом пожал плечами. Еще вчера я почувствовал бы себя от этого плохо. Видеть своего пациента, этого стойкого солдата, получившего ранение на войне, без привычной улыбки, без чувства юмора и без симпатии ко мне было бы очень и очень больно. Но сегодня я превратился в скалу. Да и потом, мне было известно, что старый Шон еще вернется.

– Шон, мне известно, что вы с Дженни очень сблизились. Я также понимаю, что в данный момент она переживает довольно мучительный период, вызванный вернувшимися воспоминаниями. Или того, что она таковыми считает. К тому же ее беспокоит, что я сомневаюсь в их подлинности.

Он засопел. Шон все так же быстро впадал в гнев – внутри его естества бродило и чувство вины, и другие призраки.

Док, я просто обязан вам сказать. Мне неведомо, почему этот долбаный монстр все еще не за решеткой. Я не понимаю, как вы можете здесь сидеть. У вас есть сведения, но вы ими со мной не делитесь, предпочитая водить ваши мудреные, никчемные разговоры. Почему бы вам не арестовать этого подонка и не посадить под замок вместе с остальной мразью на этой планете? Неужели кроме всего этого хлама в вашей душе больше ничего не осталось? Неужели то, через что пришлось пройти этой несчастной девушке, вас, черт возьми, совершенно не волнует?

Я откинулся на стуле; сердце если и застучало быстрее, то лишь самую малость. Гнев Шона искал выхода, но его нельзя было направить на что-либо невинное, как жена или маленький сынишка. Его можно было выплеснуть лишь на что-то такое, ради чего не надо было бы сдерживаться любой ценой.

– Волнует, Шон. Но я стараюсь изо всех сил, чтобы мои эмоции никак не влияли на работу с пациентами. С вами. С Дженни.

Я вздохнул и отвел глаза в сторону. Лицо приняло страдальческое выражение, в последнее время уже не раз виденное мною в зеркале и успевшее стать моей второй натурой.

– И интересы Дженни для меня лично – высший приоритет, – с обиженным видом сказал я. – Для меня чрезвычайно важны и ее воспоминания, и человек, которого она вспомнила и в отношении которого сейчас ведется расследование. Больше по этому поводу я не скажу ничего, потому как это не мое дело. Но как профессионал я обязан убедиться до конца, что здесь нет никакой ошибки. Он никуда не денется. Если мы, не торопясь, будем делать все как положено, ничего плохого в этом не будет. И если выяснится, что он виновен – а на данный момент это большой вопрос, то ему не удастся уйти от ответственности за недостатком улик.

Шон вновь посмотрел на меня, на этот раз уже помягче.

– Вы же знаете, как просто исказить ваши воспоминания о том треклятом дне в Ираке, правда? Вспомните, как осторожно мы воссоздаем события и фон, на котором они происходили. Когда мозг извлекает файл, это процесс очень уязвимый и хрупкий. Боюсь, что память Дженни была искажена внешней суггестией.

Она так не считает. И даже уверена в обратном.

– Но при этом, когда она говорит об этом человеке, в ней нет ни страха, ни ярости, ни тоски. Лишь безликая, банальная, продиктованная исключительно мозгом реакция. Вы разве не заметили?

Шон задумался. Он знал, что правда на моей стороне. Я видел это. Из его груди вырвался протяжный вздох. Тело расслабилось, он откинулся на подушки.

Вот дерьмо.

– Вам хотелось бы, чтобы насильником оказался именно он, да?

Да, мать вашу! Ей нужно поставить на этом точку. И вы это прекрасно знаете. Дженни должна жить дальше. Двигаться в будущее.

– В первую очередь она должна вспомнить. Потому что только так сможет изгнать призраков. Как и вы. Может, займемся делом?

Мы с Шоном проработали два часа. Вновь вернулись в пустыню. К его боевому заданию, переговорам по рации и товарищам, которых по одному перебили в той деревне. Еще раз увидели Валансию, шедшего с ним бок о бок. Красную дверь, местных жителей, почему-то не пожелавших спасаться бегством. Женщин и детей. Старика, который гневался больше обычного. У Шона из головы не шли мысли о Дженни. И что еще хуже, она была и в его сердце. Полагаю, он ушел от меня, немного успокоившись. Мне кажется, я вполне осознавал масштаб его ярости и понимал, каким сильным нужно быть человеком, чтобы держать ее в узде. По своей природе он не был жесток. Но хотя я никогда не забывал, что он был солдатом, порой мне каким-то образом удавалось об этом не помнить.

С Гленном Шелби я виделся в Сомерсе зимой, незадолго до того, как изнасиловали Дженни. Но это была не последняя наша встреча перед тем, как он умер. Родители воспитали меня человеком великодушным. Научили творить добро. И помогать нуждающимся.

Я рассказываю об этом потому, что в тот вечер, после сеанса с Шоном, поехал с ним повидаться. Он вышел из тюрьмы около года назад, и с тех пор я постоянно о нем думал. Мысли о нем проникли в мое сознание да там и укоренились – до такой степени, что даже мешали работать. Я нашел его без труда, через сотрудника службы пробации. Он работал на дому в своей крохотной квартирке, обрабатывал на компьютере данные для какой-то паршивой компании, занимающейся маркетингом через интернет, из числа тех, что перехватывают вашу персональную информацию и потом шлют всякую ерунду, которую приходится удалять. Эту работу ему нашла тетя из Бостона. Она же в течение нескольких лет платила арендную плату и коммунальные платежи за его крэнстонскую квартиру. Деньги приносила скромная рента, доставшаяся парню в наследство от родителей. Тетя была женщина пожилая, и если и проявляла интерес к племяннику, то только в рамках долга опекуна, получая за это, насколько я понимаю, символическую плату. Не думаю, что она знала о его последней отсидке, хотя об остальных преступлениях племянника была осведомлена. До этого он дважды попадал за решетку за домогательства и запугивания.