Елена Михалкова - Бумажный занавес, стеклянная корона

– Он что, и поет? – удивился Макар.

Кеша сделал сложное лицо, как бы говоря: нет, но кому это мешало!

– В ноты, слава богу, попадает. А при такой мускулатуре большего и не требуется. Вы позволите?

Он указал на кофейник.

– Угощайтесь, ради бога! – спохватился Илюшин.

Кутиков налил кофе в глубокое блюдечко, добавил столько же молока и невозмутимо отхлебнул под заинтересованными взглядами Макара и Бабкина.

– Детская привычка, – с извиняющейся улыбкой пояснил он. – Бабушка приучила так чай пить. Но чай я не люблю.

Илюшин вернулся к теме разговора:

– Стероиды в кофе – это, конечно, бред сивой кобылы…

– Там всё бред сивой кобылы, – заверил Кутиков. – Я готов поверить в самые абсурдные обвинения. Но не в случае с Гагариной и Руденей.

– Откуда такая уверенность?

Кеша снова отпил из блюдечка.

– Потому что они друг друга любят. Это одна из самых крепких и счастливых пар, которые я встречал. Люди, нахлебавшиеся горя полной ложкой, очень ценят свое счастье. Гагарина обожает мужа, а он – её. Это редкий случай, когда муж и жена исполнены взаимной благодарности. Он вытащил её из болота. Она помогла ему, когда снова добилась успеха. Нет, Макар Андреевич, я никогда не поверю словам Баширова.

Бабкин понял, о чем думает Илюшин. Если лживо это обвинение, то не стоит доверять и остальным.

– А Кармелита?

– У нее больной ребенок, однако подробности тщательно скрываются от всех.

– Даже от вас? – усомнился Илюшин.

Кутиков дернул губой в своей едва заметной полуулыбке.

– Польщен вашим недоверием. Но да, даже от меня.

– А насчет Виктора Бантышева что вы знаете? – зашел с другой стороны Илюшин.

Кеша отставил в сторону пустое блюдце.

– Ничего.

Бабкин и Илюшин уставились на него с таким откровенным недоверием, что камердинер рассмеялся.

– Честное слово, вы преувеличиваете масштабы моей осведомленности.

«Да как же!» – отразилось на лицах обоих сыщиков.

Кутиков сложил на коленях короткопалые руки.

– Бантышев – вещь в себе. Он всеобщий любимец. Отзывчив, готов бескорыстно помогать, порой даже в ущерб себе. Мастер самоиронии.

– Сильнее, чем Грегорович?

Кутиков задумался. В наступившей тишине слабенько прозвенел комар, но в конце концов затих и тоже стал слушать.

– Богдан Атанасович себя очень любит, – сказал Кеша. – И потому смеется над собой. А Виктор себя очень не любит. И потому смеется над собой. Понимаете? Это разные вещи.

Макар посмотрел на Кутикова так внимательно, что, кажется, смутил его. Камердинер встал, неловко повернулся, опрокинул блюдце, но в последний момент поймал его практически над самым ковром. Лишь несколько капель упали на светлый ворс.

– Все равно не разбилось бы, – пробормотал Кеша, забирая поднос. – Я принесу еще кофе и бутерброды, если желаете.

Сергей открыл было рот, чтобы пылко одобрить эту идею. Но Макар успел раньше.

– Почему вы с ним работаете? – негромко спросил он.

– Простите?

– Почему вы работаете на Грегоровича? И почему вы их всех защищаете? Я ведь вижу.

Камердинер остановился у дверей. Склонил голову набок. Несколько секунд Бабкину казалось, что он молча уйдет. Но губы Кеши тронула та же легчайшая улыбка.

– Видите ли, Макар Андреевич, они ведь как дети. Испорченные кое-где, местами бессовестные, но дети. Как же их не защищать?

Он повернул ручку двери.

– То есть вы любите детей, – вслед ему уточнил Макар.

– Терпеть не могу, – с обескураживающей прямотой признался камердинер. – Вам бутерброды с семгой или с бужениной?

Человек, убивший Рината Баширова, лежал в углу своей комнаты, растянувшись на полу. Там гуляли сквозняки, прохладными струйками разбавляя тепло июньской ночи. Со стороны человек мог показаться спящим, до того неподвижно и расслабленно было его тело. Но в действительности он бодрствовал уже много часов.

Его не терзал страх, и муки совести тоже были ни при чем. Просто он всегда тяжело засыпал в духоте.

Из двоих сыщиков, окопавшихся в дальней комнате, как кроты, и безвылазно сидящих там довольно долгое время, его всерьез беспокоил только один. Тот, который поначалу притворялся телохранителем. Из тех, кто мало говорит, но много думает, а приняв решение, начинает действовать как таран, и его можно столкнуть с пути, только убив. Проницательнее, чем кажется, а сейчас еще и разозлен. Что делает его вдвойне опасным.

«Нравишься ты мне, – мысленно обратился человек к Сергею Бабкину. – Не хотелось бы тебя убивать».

Он понимал, что второе убийство не сойдет ему с рук. С Джоником просто повезло. Ни одного свидетеля, и он, похоже, ухитрился не оставить отпечатков, несмотря на то, что впал в ярость и потерял голову. К тому же момент оказался выбран на редкость удачно: у прочих гостей не было алиби. То есть кроме него здесь еще десяток подозреваемых.

Из всего этого следует только один вывод.

«Бог любит меня».

Высшие силы на его стороне.

А Джоника давно пора было прихлопнуть. Даже странно, что никто не сделал этого раньше.

Сколько продлится вся эта катавасия с самодеятельным расследованием? Сутки или двое, а затем он свободен. Сразу нужно бежать. Если он смоется сейчас, это равносильно признанию вины, и на его поиски бросят все силы. А когда их распустят по домам, его хватятся не сразу.

Вот смеху-то будет, когда они поймут, кто прикончил маленького стервеца!

Убийца усмехнулся.

Потом перевернулся на другой бок и наконец-то заснул крепким сном человека, которого не мучают ни призраки мертвых, ни тени живых.

Едва Анжела вышла из душа, в глаза ей бросилось настежь распахнутое окно. Никита сидел у письменного стола и зачем-то вертел в руках телефон.

Анжела принюхалась. Он курил?

Но в комнате не было и намека на сигаретный дым. Зато чуткий ее нос уловил едва слышимые сладкие нотки чужого, незнакомого аромата.

Женского аромата.

– Здесь кто-то был?

Никита в ответ глуповато улыбнулся.

– Где?

– Здесь. Только что.

– Я был! И есть! И буду есть!

Анжела присела на край незастеленной кровати и будто невзначай провела рукой, словно проверяя, не хранят ли простыни тепло чужого тела.

– Никита, здесь был кто-то посторонний?

Он уставился на нее с таким честным видом, какой бывает только у детей и лжецов.

– Анжел, ты чего? Кто сюда мог заходить?

– Не знаю. Я тебя об этом спрашиваю!

Голос все-таки сорвался. Она знала, что иногда он становится визгливым, и старалась контролировать себя. Но сейчас все рушилось, Анжела разрывалась на части, не зная, какую течь затыкать тряпками, и в ужасе ощущая, что она безнадежно опоздала. Ее корабль вот-вот пойдет ко дну.

Когда, когда она упустила Никиту? Когда он успел спутаться с этой хорошенькой юной сучкой, с этой спелой блондиночкой с круглыми коленками и розовыми плечами? С этой Асей, будь она проклята, Катунцевой?