Алан Брэдли - О, я от призраков больна

– А эти твои сестры? Еще растут?

– Можете сами у них спросить, – несколько нетерпеливо ответила я. Когда Макс начинал болтать, можно было пустить корни.

Но не успел он сформулировать еще один вопрос, как его оттеснил увесистым брюхом Банни Спирлинг из Наутилус-Олд-Холл, настолько похожий на мистера Пиквика, что у меня мурашки побежали по коже.

Засунув большие пальцы в карманы жилета, Банни похлопывал себя по животу и раздувал розовые ноздри, как будто шел на запах пищи.

– Флавия, – произнес он, не вкладывая в это слово ничего особенного, перед тем как пройти мимо меня удивительно легким шагом.

После того как сани опустели, Дитер описал узкий круг на тракторе с санями по заснеженному двору и, взмахнув варежкой, потрясся в деревню за следующей партией.

Поскольку Доггер был нетрудоспособен, я продолжала встречать новоприбывших и болтать со старыми знакомыми. Было очевидно, что никто из моей семьи не собирается появляться. Они явно решили, что вечернее представление – дело киношников и их ни к чему не обязывает. Я была предоставлена сама себе.

Незадолго до начала появился викарий, пыхтя, сопя и тяжело ступая.

– Такое впечатление, будто все ангелы и архангелы ощипывают цыплят, – заметил он.

Синтия отпрянула, нахмурившись в ответ на его богохульство.

– Констебль Линнет говорит, что все дороги в и из Бишоп-Лейси безнадежно блокированы, – продолжил он, – и, скорее всего, останутся таковыми до тех пор, пока дорожные рабочие из Хинли не расчистят свою территорию. Это цена, которую мы платим за то, что живем в глухомани, так сказать, но тем не менее это чертовски неудобно.

Появилась Марион Тродд, протиснувшись сквозь толпу.

– Мисс Уиверн готова, викарий, – сказала она. – Если вы будете столь любезны…

– Разумеется, моя дорогая. Передайте ей, что я предварю ее представление несколькими замечаниями от себя по поводу кровельного фонда и в таком духе, а потом все для нее – о, и для мистера Дункана, конечно же. Боже мой, мы не должны забывать мистера Дункана.

Когда викарий двинулся к сцене, в вестибюль медленно под предводительством тетушки Фелисити гуськом вошли отец, Фели и Даффи и заняли места в первом ряду. Поскольку Нед занял стул, который предназначался мне, я осталась сзади.

Я помахала пальцами Ниалле, и она помахала мне в ответ, похлопав себя по животу и комично закатив глаза.

– Леди и джентльмены, друзья и соседи и все, кого я забыл упомянуть…

Раздалось вежливое хихиканье, вознаграждая викария за его блестящее остроумие.

– Все мы сегодня вечером отважно встретили ревущие стихии, дабы проиллюстрировать старую добрую пословицу о том, что милосердие начинается дома. И если теперь нам тепло и уютно в фамильном доме семьи де Люс, это только благодаря доброте и любезности полковника Хэвиленда де Люса («Слышите! Слышите!») мы смогли собраться в столь суровую погоду, чтобы поддержать крышу Святого Танкреда, так сказать. Без дальнейших проволочек я с удовольствием представляю вам мисс Филлис Уиверн и мистера Десмонда Дункана. Не стоит напоминать, что мисс Уиверн – звезда театра и кино, взволновавшая наши сердца постановками «Нелли из Уайтхолла», «Лето тайны», «Любовь и кровь», «Стеклянное сердце»…

Он сделал паузу, чтобы достать клочок бумаги из кармана, протер им очки и потом прочитал, что на нем написано:

– «Дочь сердитого сторожа», «Тренч в гостиной», «Королева любви»… гм… «Сэди Томпсон»

(парочка нервных смешков и отчетливый волчий свист) и последняя, но не менее важная – «Жена священника».

Эти слова приветствовались в целом одобрительными восклицаниями, однако омраченными единичным свистом.

Синтия сидела, уставившись вперед и поджав губы.

– Мистера Дункана недавно можно было увидеть в «Кодексе войны». Так, без дальнейших проволочек мы приветствуем в Бишоп-Лейси двух великих светил экрана, мисс Филлис Уиверн при талантливой поддержке мистера Десмонда Дункана во всемирно известной интерпретации эпизода из «Ромео и Джульетты» Уильяма Шекспира.

Занавеса, чтобы его поднять, не было, но вместо него погасили огни, и несколько секунд мы сидели во мраке.

Затем черноту пронзил прожектор, высветив маленькую рощицу лимонных деревьев в горшках. Надпись на афише, закрепленной на деревянном треножнике, сказала нам, что это фруктовый сад Капулетти.

Я обернулась достаточно далеко, чтобы увидеть, что яркий белый луч света исходит с верхушки лесов над дверью и что фигура, склонившаяся над одной из выступающих ламп, – Гил Кроуфорд.

Ромео в обличье Десмонда Дункана прогулочным шагом вошел в рощицу под редкие аплодисменты. Он был одет в желто-коричневые лосины, поверх которых имелись экстравагантные красные бархатные шорты, напоминавшие скорее надутые плавки. Еще на нем была белая рубашка на сельский манер, с нарядными рюшами и кружевами у шеи и на рукавах, и кричащая плоская шляпа, украшенная длинным фазаньим пером.

Он простер руки к аудитории и изобразил серию изысканных поклонов, перед тем как произнести первое слово.

Давай же! – подумала я. Начинай.

Над шрамом шутит тот, кто не был ранен [29].

Опять пауза и опять редкие аплодисменты в знак приветствия знаменитого голоса.

Но тише! Что за свет блеснул в окне?

Несколько жидких хлопков, показывающих, что эти строки известны.

О, там восток! Джульетта – это солнце.

Встань, солнце ясное, убей луну –

Завистницу…

Он снова умолк, глядя вверх, устремив глаза на балкон Джульетты, остающийся за пределами света прожектора, в полнейшей темноте.

– Подсветка! – громко скомандовал голос Филлис Уиверн откуда-то сверху над головой Ромео.

Время остановилось. Казалось, оно тянется и тянется.

Встань, солнце ясное, убей луну… – снова начал Десмонд Дункан, все еще не вполне Ромео.

Можно было услышать, как упадет булавка.

– Подсветка, черт возьми! – резко проговорил голос прекрасной Джульетты из темноты, и позади меня послышался жуткий грохот, как будто какой-то металлический предмет упал с лесов на плитки вестибюля.

…Луну –

Завистницу… – старался Десмонд Дункан.

…она и без того

Совсем больна, бледна от огорченья…

Раздался неожиданный шорох шелков, когда Филлис Уиверн прошелестела вниз по ступенькам лестницы – сначала в периметре луча Ромео появились ее ноги, следом платье.

Ее костюм был совершенно великолепен: желтовато-коричневое творение, широкое у низа, чертовски обтягивающее на талии и с шокирующе низким декольте. Драгоценные камни, обрамляющие воротник и рукава, ярко засверкали, когда она оказалась в свете прожектора Ромео, и публика завороженно вздохнула при виде столь неожиданно материализовавшегося непривычного великолепия.