Александра Олайва - Последняя

Я не жалею, что ездила в Нью-Йорк, в Европу, в Австралию. Не уверена, что жалею о своем приезде сюда, но действительно жалею о том, что оставила дома обручальное кольцо – какие бы инструкции мне ни давали. Без этого кольца оставленная мной любовь кажется слишком далекой – скорее грезой, чем реальностью. И все другие наши планы кажутся такими же нереальными.

– Когда ты вернешься, мы найдем хорошую собаку, – пообещал он в аэропорту. – С какой-нибудь нелепо длинной кличкой.

– Она должна любить детей, – ответила я, потому что именно это должна была сказать: ведь именно поэтому я уезжала.

Даже в тот момент слезы были совсем рядом и сжимали мне горло. Услышав их, муж крепко обнял меня.

– Знаю, – сказал он. – Начну присматриваться, пока тебя не будет.

Интересно, присматривается ли он прямо сейчас. Сидит за работой допоздна, но на самом деле просматривает сайт «Петфайндер» или заходит на страницу сообщества, которое пристраивает борзых: мы узнали о нем за несколько недель до моего отъезда. Или, может, наконец собрался выпить с новым коллегой, который, по его словам, кажется немного растерянным.

А может, он сидит дома, не включая свет, и думает обо мне.

Я стою одна в серой ночи и смотрю, как серые листья летят на сером ветру – и тоскую о нем. Мне так нужно почувствовать, как его грудная клетка бьется у меня под щекой, когда он смеется! Мне нужно услышать, как он жалуется, что проголодался или что у него ляжка болит, чтобы я могла отмахнуться от собственного дискомфорта и быть сильной ради нас двоих, а не только ради меня одной.

Здесь у меня от него остались только воспоминания, и с каждой ночью он кажется все менее реальным.

Я вспоминаю мою последнюю подсказку. «Дом, милый дом». Не место назначения (не думаю, чтобы мне было велено пройти пешком до дома почти триста километров), но направление. И насмешка.

У меня бурчит в животе. Громче, чем сверчки и лягушки, громче, чем мое одиночество, – и я вдруг вспоминаю, каково это – чувствовать голод, а не просто знать, что мне следует поесть. Радуясь нашедшемуся делу, я выуживаю из рюкзака студенческую смесь и вскрываю пакет. Высыпаю себе на ладонь порцию орехов и сухофруктов примерно на сто калорий. Жалкие крохи, горсточка маленького ребенка. Я загибаю край пакета и прячу его в карман куртки. Сначала съедаю залежалый изюм, приправляя каждую ягодку арахисом, миндалем или расколотыми половинками кешью. Четыре шоколадные капельки оставляю напоследок. Я кладу их все сразу на язык, прижимаю к небу и чувствую, как раскалываются их тонкие оболочки.

Раньше я боялась, что моя потребность в нем – это слабость. Что любой отказ от независимости – это предательство моей личности, измена той силе, которая всегда помогала мне перемещаться от привычного в неизвестность. Из провинции в большой город, из большого города – в чужую страну. Я все время рвалась, все время надрывалась – пока не познакомилась с ним, добродушным, спортивным инженером-электриком, который легко зарабатывал шестизначные цифры, пока я едва наскребала сорок тысяч в год, рассказывая восьмилеткам о различиях между млекопитающими и пресмыкающимися. Только спустя два года я окончательно убедилась в том, что ему на это наплевать, что он никогда не будет тыкать мне в лицо разницей в наших доходах. К тому моменту, когда я сказала ему «да», я уже поняла, что существует разница между компромиссом и взаимопомощью и что для того, чтобы полагаться на другого, нужно обладать особой силой.

Или, может быть, мне просто надо было себя в этом убедить, чтобы оправдать комфорт теперешней жизни.

Кусочек конфеты впивается мне в десну – почти болезненно – а потом тает. Я чувствую вкус дешевого молочного шоколада: это скорее ощущение сладости, чем реальный букет. Я наклоняюсь, растягивая икроножные мышцы. Спутанная масса волос, которая когда-то была конским хвостом, падает через плечо, а пальцы замирают примерно в двадцати сантиметрах от пальцев ног. Мне уже много лет не удается дотянуться до носков, не сгибая колен, но это расстояние должно было быть намного меньше. Я даже за щиколотки себя ухватить не могу, и это ощущается, как неудача, как странная измена. В течение нескольких недель перед моим отъездом мы с мужем устраивали ежевечернее «стратегическое планирование»: свернувшись рядом в постели, придумывали, что мне можно сделать, чтобы победить. Растяжка была одним из моментов, которые мы обсуждали: как важно сохранить гибкость. Постучав себя по лодыжкам, я даю себе слово, что буду разминаться каждое утро и каждый вечер. Ради него.

Мне хотелось чего-то важного. Так я и сказала ему прошлой зимой: с этих слов все и началось. «Одно последнее приключение, а потом начнем думать о ребенке», – сказала я.

Он понял. Согласился. Именно он нашел ту ссылку и предложил мне подать заявку. Хоть мне и становится все труднее его ощущать, я знаю, что он смотрит шоу, и знаю, что он мной гордится. У меня были срывы, но я делаю все, что могу. Я не сдаюсь. И знаю, что стоит мне вернуться домой, и та отдаленность, которую я сейчас чувствую, испарится.

Но я все равно жалею, что на мне нет моего кольца.

Я заползаю обратно в укрытие, продолжая об этом думать.

Спустя несколько часов, наблюдая из моего укрытия, как светлеет небо, я думаю о том, что не засыпала, вот только я помню свой сон, значит, все-таки спала. В нем была вода: я была на причале или в лодке и уронила его, моего вырывавшегося и агукающего маленького мальчика, который плохо умещался у меня на руках… и почему он вообще у меня был? Он выскользнул из рук, а мои ноги приросли к месту, и я смотрела, как он погружается в бездонную морскую глубину. Изо рта у него вырывались пузыри от крика, который звучал как радиопомехи, а я стояла, беспомощная и растерянная.

Чувствуя себя совершенно вымотанной, я выползаю из укрытия и снова разжигаю костер. Пока греется вода, доедаю остатки студенческой смеси, смотрю на пламя и жду, чтобы этот сон забылся, как всегда забываются неприятные сны.

Еще в университете у меня начались кошмары, в которых я убивала случайно зачатых детей. Секс был для меня новинкой, и каждый мой опыт сопровождался страхом, что презерватив порвется. Случайная близость приводила к нескольким неделям регулярных снов, в которых я забывала своего новорожденного ребенка и то оставляла в раскалившейся под солнцем машине, то отворачивалась, и он скатывался со стола на цементный пол. Один раз младенчик выскользнул у меня из потных рук на вершине горы, и я смотрела, как он катится вниз к шоссе, казавшемуся тонкой ниткой. Хуже всего обстояли дела, когда я начинала с кем-то встречаться, когда это была не просто совместная ночь, а проявление любви – или хотя бы приязни. Годам к двадцати пяти такие кошмары начали сниться мне все реже и полностью прекратились уже через год после того, как я встретилась с мужем – первым человеком, вместе с которым почувствовала, что когда-то в будущем буду готова иметь детей.