Марина Серова - Визит из преисподней

Наконец до моего слуха долетели характерные реплики, которыми всегда и всюду сопровождается появление Гарика, я уловила приближение тайфуна страстей, и трубка промурлыкала:

— Папазян слушает…

— Уголовному розыску — он частного сыска! — приветствовала я его. — Порядочный опер обязан узнавать собеседника с полуслова, а собеседницу — с полувздоха… Так как?

— Вай-вай-вай… Татьяна! Помнишь дни златые?.. — Это явно было сказано не столько для меня, сколько для посторонних ушей.

— Врешь, Папазянчик: «златые дни» у нас с тобой наступят не раньше чем ты дослужишься до полковника!

— Помилуй, Таня-джан! Я еще на знаю, на что я буду способен в царстве теней! Может, там и вовсе никакого секса нет, как в безвоздушном пространстве нет силы тяготения… Ты хочешь, чтобы я лишился последней надежды в моей безрадостной ментовской жизни?! Соглашайся хоть на капитана, я капитаном совсем скоро буду, слушай!

Трубка приглушенно заржала сразу несколькими мужскими голосами. Я не имела ничего против: в «безрадостной ментовской жизни» и вправду не так уж много развлечений.

— Ну ладно, в крайнем случае согласна на медаль, — отшутилась я.

После довольно продолжительного обмена витиеватыми любезностями я приступила к выяснению того, сможет ли Гарик сегодня выделить для общения со мной пятнадцать минут своего «оперативного» времени, и чем раньше, тем лучше. Он немедленно ответил, что за пятнадцать минут мы вряд ли управимся, чем вызвал новый приступ веселья в своем окружении. В общем, мне стоило немалых усилий договориться с ним, что в половине первого он будет ждать меня «под вторым зонтиком слева в третьем ряду» в летнем кафе на углу Московской и Астраханской — неподалеку от его «офиса». На мое счастье, кто-то там рявкнул на него: «Кобелян, освободи аппарат!» — а то бы я сегодня вообще ничего не успела.

Едва я положила трубку, как мне пришлось снова ее поднимать, на этот раз чтобы ответить на звонок.

— Танечка? Доброе утро. Это Бутковский. Еле пробился к вам. Уже трудитесь?

— А как же, Олег Николаевич. Чуть свет уж на ногах… — Интересно, догадывается ли он, где провел эту ночь его водитель?.. — Вы меня чудом застали дома: уже убегаю!

— Вот и хорошо, что застал! Я хотел сказать вам, что все устроил. В половине третьего мы вас ждем в офисе, если вам удобно.

Я ответила, что вполне. Мы уточнили с ним, какое печатное издание я буду представлять сегодня в «Бутоне», и порешили на том, что имя я могу оставить свое собственное: в конце концов, Татьян Ивановых на свете много, и почему бы в московском «Деловом мире» не работать одной из них?

— Вот только… — в голосе Олега появились извиняющиеся нотки, — с Семой Пфайферманом вам сегодня вряд ли удастся встретиться. Он позвонил мне только что, сказал, что приболел, и просил день-другой — отлежаться. Сердце прихватило. Надо же, какая незадача! И мне он просто ой как нужен сейчас, но что поделать…

— Вы мне вроде бы не говорили, что он сердечник.

— Да никогда он им не был, сам удивляюсь… Впрочем, что тут удивляться: у мужчин после сорока наступает критический возраст. Да и жизнь сейчас — сами знаете… Тут не то что болячки цепляются — здоровые молодые мужики мрут как мухи! Господи, тьфу-тьфу — чтоб не сглазить…

Я была откровенно раздосадована. Еще одно совпадение! Если, конечно, Сема Пфайферман во всем этом деле ни при чем. А если «при чем» — тогда его внезапная болезнь может быть очень даже легко объяснима… Но как же мне теперь, черт возьми, это выяснить?! Разумеется, я могла бы нагрянуть к болящему Семену домой, но под каким предлогом? Не могу же просто заявиться и сказать: «Здрасьте, позвольте полюбопытствовать, а не вы ли снабдили информацией подонков, похитивших сына вашего шефа?»

Ну да ладно. Мы, как говорится, предполагаем, а Бог — располагает. А пока — в полном соответствии с главным принципом профессии — надо, надеясь на Всевышнего, не оплошать и самой.

Для начала я направила свои стопы в девятую детскую поликлинику, с которой все и началось. Послонялась немного вокруг, «пристреливаясь» к местности и болтая с бесчисленными лоточниками и продавцами мороженого. На этом пятачке у детского парка с самого утра до позднего вечера толчется чертова уйма народу. Трудно было ожидать, что кто-нибудь из здешних сидельцев вспомнит что-то толковое.

Так оно и оказалось — примерно на четыре пятых. Но, наверное, сегодняшний понедельник выдался полосатым, как зебра, и после прокола с Семой Пфайферманом опять решил побаловать меня везением. Старушка мороженщица припомнила, как в пятницу под вечер высокий темноволосый молодой мужчина с маленьким мальчиком в матросском костюмчике купили у нее эскимо. Она еще заметила, что сынок совсем непохож на папу, на что малыш бойко ответил: «Это не мой папа, это дядя Гриша, мой папа на даче, и мы сейчас к нему поедем». Некоторое время спустя этот самый дядя Гриша («На нем лица не было!») снова подбежал и спросил, не видела ли она его мальчика. Но ребенка она больше не видела — ни одного, ни с кем-нибудь.

Сидящий на другой стороне тротуара торговец косметикой видел, как в тот же день и примерно в тот же час в двух шагах от него высокий парень, «накачанный неслабо», возился с мотором серебристой «Лады» последней модели. «Вот так стояла эта „Лада“, а вот так — черная „Вольво“», — показал он. Юный коммерсант запомнил это, потому что в тот момент, когда водитель закрыл капот, вытер руки и стал взбегать по ступенькам поликлиники, его лоток чуть не сшибла «скорая» — она выезжала с больничного двора на скорости, которая полностью соответствовала названию машины.

«Скорая»? Со двора?!. Нетвердым голосом я спросила у парня, не запомнил ли он, случайно, номер, но… Это было бы, конечно, уже слишком хорошо. Где ему было запоминать: он вдогонку поливал «козла» как Бог на душу положил. Но успел все же рассмотреть, что рядом с водителем «скорой» сидел мужик в белом халате.

Ни на что особенно не надеясь, я завернула за угол поликлиники, потом еще раз — и оказалась в небольшом замкнутом дворике. С трех сторон его ограничивали: само лечебное учреждение (вернее, высотный жилой дом, в котором оно занимало два первых этажа), основательный бетонный забор и торец пятиэтажки — «хрущевки». С четвертой стороны сюда примыкал зеленый тенистый дворик еще одного жилого дома, отгороженный шлагбаумом из стальной трубы. Таким образом, единственным въездом-выездом был тот, по которому я только что прошла и которым в пятницу выскочила та самая «скорая».

В самой середке дворика красовались несколько ржавых мусорных баков. В них уныло рылась большая желтая дворняга.

— Ты что тут, дочка?

Я обернулась на голос и увидела невысокого согнутого старичка, видимо, только что вышедшего на заднее крылечко поликлиники. На нем был засаленный белый халат и, невзирая на жару, серые валенки с галошами.