Марина Серова - Визит из преисподней

В конце июля мы с Орловым, блестяще сдав сессию (только с одной четверкой!), вернулись домой. Я тоже чувствовала себя теперь крупным специалистом в области маркетинга и менеджмента. Григорий знал уже, что водилой ему больше не быть: в отделе маркетинга освободилось место менеджера, и шеф сказал, что больше не нуждается в его шоферских услугах. Так что Грине предстояло начать стремительное восхождение к управленческим вершинам. А в том, что оно будет стремительным, не сомневались ни я, ни Олег Николаевич. Я даже шутила: вот лопнет мой детективный бизнес — пойду, мол, к тебе в младшие партнеры…

Генеральный директор «Бутона» к этому времени уже выписался из больницы и теперь продолжал лечение и отдых в кардиологическом санатории «Ущелье». Прекрасный санаторий и прекрасный район — самый чистый и зеленый в нашем городе, не блещущем, увы, экологическим состоянием. В этом же районе, совсем недалеко, находится и Гришкина крошечная холостяцкая квартирка. Так что с Бутковским они видятся теперь каждый день подолгу, чему оба очень рады. Гришка чувствует себя немного не в своей тарелке из-за того, что в самое трудное время не был рядом с другом, и теперь наверстывает упущенное. Мне тоже нужно разобраться со своими делами, которых накопилось — будь здоров, и я к нему не в претензии.

Сестра Олега Николаевича — этакая киевская «тетя Соня» — оказалась особой весьма оборотистой и практичной. Поставив брата и племянника на ноги, она перед отъездом домой нашла им няню-домоправительницу — женщину чуть-чуть за сорок, миловидную, доброжелательную и компетентную. Во всяком случае, Орлову она понравилась, а это о многом говорит. Гриня сразу решил, что сделано все было «с дальним прицелом», и воспрянул духом:

— Вот и хорошо, может, Олег не будет закисать. Он же еще мужик что надо, да и Антошке мать нужна. По-моему, она с ними обоими прекрасно ладит. И Олег все время: «Наша Ирочка, наша Ирочка…»

— Ты сам-то с ней не собираешься поладить? Смотри у меня!

— Ну, золотко, она же старше меня! Чего-чего, а эдипова комплекса у меня никогда не было.

Вот скажите мне: многие ли водилы знают, что такое эдипов комплекс?

12 августа — ровно через два месяца после той «чертовой пятницы» — мы с Григорием навестили Олега Николаевича вдвоем. Дело было под вечер, и Ирина с Антошкой, которые бывали у папы каждый день, распрощались и оставили нас одних. Няня-домоправительница и в самом деле оказалась милой дамой, и они с Олегом явно симпатизировали друг другу. Но глаза его по-прежнему оставались печальными.

Мы втроем гуляли по живописной тропинке вокруг зеленого холма, с которого открывался чудесный вид на наш город, сверкающую Волгу и голубые дали Левобережья. Денек был славный, природа тоже, и причин для плохого настроения вроде бы никаких. Бутковский был искренне рад нас видеть, и тем для разговора накопилось сколько угодно, но… что-то его угнетало. Он часто замолкал на полуслове и уходил в себя.

Остановившись у парапета смотровой площадки, Олег Николаевич долго смотрел вдаль невидящими глазами. Мы с Гришей стояли рядом. Внезапно он глухо сказал:

— Сегодня день его рождения…

Мы сразу поняли, о ком он говорит. Хотя за эти два месяца Бутковский ни единым словом не упомянул о своем старшем сыне.

Гриня положил руку ему на плечо:

— Расскажи, Олег. Надо выговориться.

Впервые Орлов при посторонних обратился к патрону так фамильярно, хотя наедине давно говорил ему «ты». Но это получилось непроизвольно, да и меня вряд ли можно было теперь считать посторонней.

И он заговорил. Боль, копившаяся в этом сильном человеке двадцать лет, наконец прорвала плотину.

Это была история о том, как в самого обыкновенного еврейского мальчика (вернее, наполовину еврейского — Олег пошел против своей семьи и женился на русской) вселился бес. Это был сюжет для трагедии. Которая в конце концов и разыгралась…

До тринадцати лет Виталька рос нормальным мальчишкой. Был в меру хулиганистым, но выше средней мерки — способным и деятельным. На отличника в школе не тянул из-за своего непоседливого характера и взрывного темперамента, но и скатиться ниже четверок ему не позволяло бешеное самолюбие. Серьезно занимался гимнастикой, хотя физическими данными не блистал, и буквально бредил драмкружком в районном Доме пионеров: вот в этой области у него признавали явный талант. В любой компании быстро становился лидером. Несмотря на ловкость, развитую тренировками, у него было мало шансов выйти первым в серьезной драке, но до драк дело доходило редко: перед Виталькой Бутковским почему-то пасовали самые отпетые хулиганы.

Словом, родители не знали с ним особых хлопот: все свои детские проблемы мальчишка привык решать самостоятельно. А главное — у парня были прекрасные отношения с отцом. Ну просто замечательные! Олегу казалось, что сын пошел в него — во всем…

И вдруг… Мальчишка изменился в одночасье. Нет, учебу не забросил, и спорт с театром тоже: самолюбие-то в нем осталось, и даже возросло многократно. Но родителей, учителей, вообще взрослых — перестал воспринимать вовсе. Стал хамовитым, циничным, его живой ум изощрялся теперь в изобретении всевозможных пакостей.

Пошли нехорошие компании, правонарушения — мелкие и покрупнее, приводы в милицию. Однажды его с дружками даже поймали на наркотиках: в те времена в школах это было событием из ряда вон! Все знали, что вдохновитель и организатор этих художеств — Виталька Бутковский, но… «истинному герою» всегда удавалось оставаться в тени. Несколько его дружков загремели в колонию, а он — окончил школу с вполне приличным аттестатом и с ходу поступил в экономический институт (почему-то стать актером даже не порывался). Доучился до четвертого курса, оставаясь звездой вузовской самодеятельности. Пока, наконец, все-таки не влип по-крупному — все с той же наркотой, которую продавал своим друзьям и подружкам. Олегу Николаевичу, а он тогда уже занимал видный пост, удалось замять дело, но из института его сынок все же вылетел.

В тот день Виталий пришел домой, собрал свои вещички, встал в одну из своих театральных поз и произнес примерно такой монолог: «Дорогие родители, спасибо за отчий кров и за хлеб-соль — правда, я уже давно не ем вашего — и разрешите откланяться! Намерен отныне жить отдельно. И давайте для нашего взаимного удобства считать, что у вас нет сына, а у меня родителей. Больше вы меня не увидите, но услышать обо мне вам еще придется!»

И ушел. Навсегда. Насчет «хлеба-соли» — тут он был абсолютно прав: с самого совершеннолетия не брал у отца ни копейки, хотя всегда роскошно одевался и вообще вел богемный образ жизни. Так что отказаться еще и от отчего крова было чистой формальностью.