Марина Серова - Вперед и с песней

— Давайте все же ближе к делу, — сказала я, напустив на себя строгость и отстраняясь от экзальтированного клиента. Может, он после своей тропической лихорадки стал таким? Или какой-нибудь бешеный микроб на него все же перебрался?

— Итак, расскажите мне как можно больше о вашем компаньоне, Валентине Валентиновиче… Ведь я должна знать, кого нам предстоит искать.

— Это очень хороший, я вам даже больше скажу — исключительно хороший человек! — быстро заговорил Адам Егорович. — Но он молод, гораздо моложе меня. И еще — могу заявить это со всей определенностью! — гораздо, неизмеримо талантливее меня. Попасть в его возрасте в такую лабораторию, где мы с ним работаем, — для этого надо быть почти что гением. А как он рассказывает! А как по вечерам песни поет! Вы бы просто заслушались! Если бы вы только…

Я заметила, что глаза Адама Егоровича под очками снова увлажнились, и он, не скрываясь, зашмыгал носом.

— Про песни мы после поговорим, — перебила я странного клиента. — Лучше вот что скажите: может быть, вы в последнее время замечали за ним что-то странное? Не вполне обычное?

Адам Егорович задумался и выразительно поскреб ногтем по своей круглой, как шар, лысой голове, которая с первого взгляда показалась мне неестественно большой.

Вообще-то задавать ему сейчас такой вопрос было все равно что спрашивать слепого: видел ли он, что его товарищ тоже начал испытывать проблемы со зрением? Или спросить глухого, не кажется ли ему, что его дружок несколько туговат на ухо?

— О да! — наконец выдохнул Адам Егорович. — О да! В последнее время Валечка начал вдруг очень много говорить не только о том, что касается нашей работы. А все больше про жизнь — пересказывал все, что только слышал, даже взял с меня слово после восьми вечера ни слова не говорить о работе.

— О чем же вы разговаривали?

— Например, Валечка пересказывал, о чем в очередях говорят, разные жизненные истории. В том числе — и про любовь. Я даже узнал, что однажды он тайно сходил в кино — нашел у него в кармане билет с оторванным контролем. Старому дураку нужно было уже тогда серьезно поговорить с человеком, принять срочные меры безопасности в соответствии с инструкцией под грифом двадцать девять дробь пять. Но всему виной моя проклятая мягкотелость. И вот теперь приходится за нее расплачиваться.

— Что-то не пойму: при чем здесь кино? Вам что, и в кино ходить разве нельзя? — удивилась я невольно.

— Что вы? Что вы? — снова замахал обеими руками Адам Егорович. — Ни за что! Ни в коем случае нельзя! Мы подписывали контракт, где все эти пункты очень строго оговорены.

— А в театр? В рестораны? В кафе?

— Да нет, о чем вы говорите! — удивился моей наивности Адам Егорович. — Никакой напрасной траты времени. Ни часа! Мы должны уметь полностью концентрироваться на своих исследованиях и не делать никаких отступлений. Это записано в условиях контракта. За это нам платят такие деньги, которые любой директор крупной фирмы может назвать зарплатой астрономической.

— Погодите, а… женщины? — никак не хотела я отставать от своего сверхсекретного клиента.

— Ах, женщины, женщины, — грустно улыбнулся Адам Егорович. — Этот деликатный вопрос мы с Валечкой старались всегда обходить, хотя в последнее время он все чаще после восьми вечера пытался вызвать меня на подобные разговоры. Но в условиях контракта есть четкий пункт, где сказано, что сотрудник лаборатории АБЖ-60 должен на три года отказаться от любых контактов с противоположным полом. Как на подводной лодке, понимаете? Как будто мы отправились в плавание и выполняем при этом важнейшее стратегическое задание. Что же тут непонятного?

— Но… это как-то дико. Жестоко, — пробормотала я, вспомнив, сколько удовольствия доставила мне нынешняя ночь, проведенная с Сергеем.

Как, добровольно отказаться еще и от таких радостей? Что же тогда вообще останется в жизни?

— Я так не думаю, — спокойно ответил Адам Егорович. — Ведь в нашу лабораторию никого не запихивают насильно. Мало того, есть масса желающих получить возможность в ней поработать, но отбор настолько жесток, что сюда попадают лишь единицы. В буквальном смысле — несколько человек в стране. Да и то максимальный срок работы в ней — три года.

Каждые три года состав лаборатории обновляется, и даже момента попробовать пройти конкурс на замещение вакантного места ждет множество ученых самых разных возрастов. Валентин сумел попасть в число счастливчиков благодаря своей молодости и репутации блестящего ученого.

А вы — женщины! При чем здесь это, когда речь идет о важнейших научных исследованиях? Тот, кто хочет иметь семью и все радости жизни, работает в обычных НИИ, типа института «Микроб», на кафедрах, да мало ли… Скорее всего, о существовании таких лабораторий, как наша, они просто и не догадываются…

— Да, действительно, — пробормотала я несколько озадаченно. — Хорошо, но тогда расскажите мне поподробнее про свою лабораторию. Где она находится? Сколько человек там работает?

— Про лабораторию? — переспросил меня Адам Егорович с видом человека, который на что-то решался. — Говорите, про лабораторию? Про нее невозможно рассказать в двух словах. Ее нужно видеть своими глазами.

— Тогда пойдемте!

— Что же делать, придется, — кивнул Адам Егорович. — Вам же все равно нужно осмотреть место преступления, так? И потом, у меня постоянно не выходит из головы: вдруг Валечка все же одумается сам и вот-вот вернется? А может быть, он уже вернулся?

— Не будем терять времени, — первой встала я из-за стола.

Не скрою, меня одолевало дикое любопытство своими глазами увидеть место, о существовании которого в Тарасове я никогда даже не подозревала.

Уж не разыгрывает ли меня странный клиент?

Но, глядя, с каким серьезным и озабоченным видом он торопливо стал собирать со стола свои бумаги, я поняла, что впереди меня ждет одно из самых необычных дел, которые когда-либо мне приходилось распутывать.

Такси удалось поймать довольно быстро. Адам Егорович плюхнулся на заднее сиденье и радостно воскликнул:

— Какое же это неземное удовольствие — промчаться с ветерком по городу на машине! Вы даже не представляете, дети мои, какое это удовольствие!

Я обратила внимание, что таксист при этих словах удивленно покосился в сторону моего спутника.

Впрочем, потом он кособочился и пожимал плечами неоднократно, потому что всю дорогу Адам Егорович почти не закрывал рта и громко радовался, как малое дитя, всему, что видел в окне автомобиля.

Удивлялся красоте шагающих по тротуарам женщин, шумно завидовал людям, которые сидели в кафе под разноцветными зонтиками и ели мороженое, детям, плескавшимся прямо в городском фонтане, вслух комментировал рекламные вывески и читал надписи на витринах магазинов. Создавалось такое ощущение, что Адама Егоровича только что выпустили из тюрьмы строгого режима, где он просидел в одиночной камере примерно лет двадцать пять—тридцать, и теперь заново открывает для себя мир, не уставая поражаться его краскам и звукам. Неужто и за два безвылазных года в лаборатории можно так сильно одичать?