Гера Фотич - Генералы песчаных карьер

Ткач молчал. Его удивляла разговорчивость Кудашкина. При первой встрече он охоч был только до баб. Слова вытянуть было невозможно. А теперь расхорохорился, словно борец за свободу демократии.

— Приписывают мне мокруху Сорокина, — всё больше распалялся Кудашкин, — главное обстоятельства не рассказывают, а всё про наши прошлые делишки вспоминают. Как мы с ним склады для хранения конфиската открывали. Да студентов пропихивали на поступление…

— Сорокин при мне умер, — угрюмо прервал его Ткач, — в следственной комнате.

— Какой следственной комнате? — не понял Кудашкин и отшвырнул газету, которую теребил.

— Пришёл ко мне, наверно похвастаться хотел, что стал генералом. А может ещё что. Вот от волнения его удар и хватил. Прямо в комнате сполз под стол. Врачи сказали, что помер.

— Ах, гады! — разозлился Кудашкин, — решили меня развести. Мол, вдруг чего им наговорю про старое. А я-то думаю, что-то они так сладко стелют! Подожди-ка, подожди-ка! Как стал генералом?

— Ну, он же возглавлял инспекторскую комиссию у нас, — продолжил Ткач, — Видимо и отличился во время её.

— Хорош, гусь! — с видимым сочувствием и обидой произнёс Кудашкин, — так значит, это он тебя подставил? Гнида! Он тебе и деньги передал?

— Какие деньги? — моментально отреагировал Ткач.

— Ну, какие, — смутился Кудашкин сделав паузу, понимая, что залез не туда, — ну по тюрьме говорят, что тебя с деньгами взяли какими-то.

— Не знаю, что по тюрьме говорят, — холодно отозвался Ткач, я сплетен не слушаю и не распускаю.

Неожиданно Кудашкин поменял тему разговора:

— Слышал, пару дней назад старшего сына Ефимова арестовали за уклонение от налогов! — произнёс он почти таинственно, — просто беда какая-то. Звоню Семёну — он трубку не берёт, затем перезванивает с другого телефона. Видать тоже гасится.

Всё боялся, что уйдёт на пенсию — так сына порвут конкуренты. Ан видишь, как получилось! Тоже наверно антикоррупционный комитет работает? У тебя нет сведений? А тебя кто прихватил?

Ткач почувствовал, что разговор снова плавно возвращается к нему и тихо сказал:

— Слушай Максим Николаевич, давай отдохнём! Я что-то сегодня устал с непривычки. Сидел один, а тут повалило со всех сторон.

Он лёг на койку поверх одеяла и закинув руки за голову, закрыл глаза. Подумал, что на всё воля божья. Умер Сорокин, значит такова его судьба — быть погребённым в генеральском чине.

Верно это произошло потому, что Сорокин не представлял себе свою дальнейшую жизнь при этих погонах. Он думал, главное их получить. Господь распорядился по-своему.

Кудашкин тоже лёг и стал рассматривать висящий над ним матрас в ромбиках металлической сетки.

После обеда Ткача вызвали к адвокату. Но в следственной комнате оказалась его жена и не одна.

— Серёженька! — кинулась она к Ткачу, обнимая, — как ты исхудал! Ты нервничаешь? Я тебе тёплую одежду привезла. Тебе не надо беспокоиться. Вот Борис Борисыч всё устроит.

Она показала рукой на сидящего за столом мужчину, похожего на толстую матрёшку. Именно так выглядела его фигура, округло стекающая от макушки до стула и незыблемая, словно вырезанная из дерева. Ни один мускул не дрогнул на его лице при виде Ткача. Только зрачки, блуждавшие по зелёным глазам, остановились в ожидании.

Ткач не стал протягивать ему руку, а просто кивнул головой. На что ответа не последовало.

Татьяна заботливо усадила Ткача на привинченный к полу металлический стул, а себе придвинула единственный здесь не закреплённый табурет.

К удивлению Ткача, она не казалась такой расстроенной, как он ожидал. Стала деловой и делала всё как положено по инструкции.

— Вот, я тебе здесь покушать принесла, — ласково говорила она, гладя Ткача по голове и выкладывая на стол наполненные пластиковые коробочки разных размеров с наклеенными ценниками со штрих-кодом супермаркета.

— Я не хочу кушать, — сказал Ткач угрюмо, вспомнив, что она никогда раньше не гладила его по голове.

— Ну, не хочешь, не надо, — согласилась она, — Возьмёшь с собой там скушаешь, когда захочешь.

Ткач подумал, что она словно ребёнка собирает в пионерский лагерь, накладывая в рюкзак всякие сладости и угощения. Для того, чтобы в грустные моменты жизни, он смог положить в рот что-то вкусное и попытаться заглушить душевную боль разлуки съестным наслаждением, запрудить подступающие к глазам слёзы потоком выделившейся слюны.

Быть может у неё так и есть? Только не с едой, а со шмотками. Ведь она не раз говорила: «Раз тебя нет дома целыми днями, оставь мне денег, чтобы я могла компенсировать твоё отсутствие». Раньше на это он внимания не обращал. Думал — женские прихоти. Но теперь те слова ожили. И он понял истинный смысл сказанного, в котором она неосознанно выражала свои искренние чувства.

— Танюша, а ты любила меня когда-нибудь? — не замечая сидящего на стуле истукана, неожиданно спросил Ткач, повернувшись лицом к жене.

— Я… — Татьяна хотела что-то сказать, но замерла, открыв рот, как только до неё дошёл смысл вопроса. Резко вздохнув, она бросилась в нападение, — а ты меня когда-нибудь любил? Именно меня, а не моего отца с его широкими лампасами. Да кого ты мог вообще любить кроме этих лампас и больших звёзд на погонах. Ты думаешь, я не знала, что ты специально со мной познакомился, чтобы к отцу поближе быть! Я же помню, как ты целыми днями вместо работы и по выходным болтался у моего подъезда. Как же! Красавец, высокий, стройный! Лучше бы я вышла замуж за какого-нибудь работягу или водителя.

Ткач не ожидал такого наезда. Татьяну, словно плотину, прорвало, накопленное годами и хранящееся в запасниках, отчаяние. Он никогда не видел её такой откровенной и безутешной. Из её глаз потекли слёзы.

— Ты думаешь, что мне эти шмотки нужны? — продолжала она, — мне ты нужен! Ради кого я наряжаюсь. Кто, кроме тебя на меня посмотрит? Думала, пройдёт время, и ты меня полюбишь, хотя бы пожалеешь, что я о тебе забочусь, только о тебе и думаю. Нет. Ты уже и домой приходить перестал. Видать завёл кого-то на стороне. Работой прикрываешься.

Ткач встал со своего стула и подошёл к Татьяне. Она сидела нога на ногу, поставив локти на правое колено и уперев руки в подбородок. Слезы, захватывая чёрную тушь ресниц, медленно стекали по щекам, светлее по мере продвижения вниз. Ткач сел на корточки и положил голову на обтянутую платьем ляжку жены, почувствовав знакомый запах.

— Борис Борисыч подготовил все документы, которые я сказала, — тихо, но отчётливо произнесла она, шмыгая носом, — тебе надо их подписать.

— Хорошо милая, — согласился Ткач, радуясь, что ссора закончена, и теперь можно жить дальше, — какие документы?

Ткач посмотрел на Бориса Борисыча, и тот, словно только теперь расколдованный, пришёл в движение. Деловито достал из-под стола портфель. Вынул из него несколько папок, коробочку с печатью и перьевую ручку.