Микаэль Крефельд - Пропавший

Хауссер спустился по узкой лестнице в подвал. В воздухе мешались запахи плесени и стирального порошка «Фева». Из открытой двери в самом конце коридора доносилось басовитое гудение крутящегося барабана. Хауссер остановился на пороге и прислонился к косяку. Позади четырех стиральных машин видно было помещение для сушки белья; под потолком, словно телеграфные провода, протянулись веревки. Лена развешивала отяжелевшие от влаги вещи. Ее майка под мышками потемнела от пота. Она попросила дочку, стоявшую над красной тележкой с бельем, подать ей еще несколько прищепок.

– Вот это работа! – сказал Хауссер, входя в помещение с низко нависшим потолком.

Лена испуганно обернулась.

– Извините, если напугал, – сказал он, заходя за машины. – Да вы продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Лена вынула из корзинки рубашку и начала развешивать ее на веревке.

– Что-то раньше я вас тут не видел. Бельем ведь обычно занимается Клара, верно?

– Клара заболела, – сказала девочка.

– Рената! – резко бросила Лена и протянула руку за следующей прищепкой.

Хауссер погладил девочку по головке:

– Хорошо, что вы и сами можете постирать белье. Так даже гораздо лучше. Тебе же нравится помогать?

Девочка кивнула:

– Очень нравится.

– Молодец! Ты настоящая пионерка. Хорошо учишься?

Девочка кивнула.

– А как гимнастика? Я слышал, что ты выиграла целую кучу замечательных медалей, правда?

– Да, – ответила девочка, заметно удивленная, что ему это известно.

– Рената, будь добра, сходи в квартиру и принеси еще прищепок! – сказала Лена.

Девочка посмотрела на горсть прищепок у себя в руке, затем перевела взгляд на мать:

– Тут же их еще много.

– Слышишь, что я сказала?

Рената отложила прищепки на стиральную машину и выбежала из прачечной.

Лена вынула из корзины следующую вещь и повесила на веревку.

– Вы даже вспотели, Лена!

Лена отвела взгляд, явно стараясь не встречаться с ним глазами.

– Эта работа не очень похожа на работу в «Мадлен» и позирование на Александерплац?

– Я хорошо понимаю, на что вы намекаете, Хауссер, – покачала она головой. – Я прекрасно обхожусь и без работы в бутике.

Хауссер заглянул в корзину и потрогал рукой мокрое белье.

– У вас даже белье и то показное, буржуйское, – засмеялся он, качая головой. – Сплошь заграничные этикетки!

– Уже и наше белье будете проверять? Пожалуйста! – Она подтолкнула к нему корзинку.

– Нет, этого я не просил. Но помните – что бы вы ни предприняли, я обо всем буду знать. Ради вашего же блага, конечно. Потому что вы не умеете вести себя как порядочные люди. – Он протянул ей из корзины трусики, и она стремительно выхватила их из его рук. – Хауссер наблюдал, как она вешает белье. – Мне кажется, вы никогда не станете членом нашего общества. На Западе вам было бы куда лучше. Я даже готов позавидовать вам, если вы убежите. – Он протянул ей следующую вещь, и она тоже вырвала ее у него. – Надо было вам держаться первоначального плана и бежать, а не вести двойную игру. Посмотрите на других сбежавших изменников – их всех амнистировали. Представьте себе, как они, пока вы тут возитесь с кучей белья, до потери сознания наслаждаются шопингом на Курфюрстендамм. – Хауссер улыбнулся. – Я прямо чувствую, как вам от этого горько. Как несправедливо обошлась с вами судьба!

– Неужели вы и впрямь думаете, что мои мысли только этим и заняты? – покачала она головой.

– Похоже, Лена забыла, как много мне о ней известно. Вплоть до мельчайших деталей. – При этих словах он смерил ее взглядом.

– Чего вы, собственно, добиваетесь, Хауссер?

– Убедиться, что вы правильно понимаете свое положение.

– Мое положение? – Оторвавшись от работы, она посмотрела ему в лицо. За спиной у них все пронзительней завывала стиральная машина. – А ваше-то? Неужели вы настолько слепы, что не видите, к чему идет дело? Вы все твердите о Западе. Неужели вы не понимаете, что скоро не будет ни Запада, ни Востока? Вы же говорите о будущем.

– Я знаю, что таково ваше с мужем печальное заблуждение, будто вас ждет впереди капитализм, где для паразитов и жуликов накрыт шведский стол – бери что хочешь. Но вы будете разочарованы. Так же, как и те пустоголовые дурачки на улице.

– Вы о тех трехстах тысячах, которые вышли вчера на демонстрацию в Лейпциге?

– Никак вы вдруг ощутили солидарность с народными массами? – саркастически удивился Хауссер.

– Как бы то ни было, скоро мы будем ездить беспрепятственно. Все мы, кому не придется отвечать за ваши злодеяния. И как вам это, Хауссер?

Хауссер перестал улыбаться.

– В какой дыре вы тогда спрячетесь?

– По-моему, Лене пора остановиться.

– С какой стати? Я считаю, что ваше время скоро кончится. Такие, как вы, жалкие людишки, у которых нет своей жизни, без эгиды Штази превратятся в ничто. – Она стояла перед ним подбоченясь. – Попробую угадать, где вы живете. Где-нибудь на окраине в бетонной коробке, как и другие подобные вам жалкие и одинокие человечки из Штази. Мне даже жаль вас. Понимаете?

Он шагнул вперед и отодвинул стоявшую между ними корзинку.

– Я бы и рад уважать вашу смелость, но я знаю, что она у вас от незнания. Как у всех других классовых врагов и предателей, с которыми мне приходилось сталкиваться. Точно так же как вы, они считали, что мирок, в котором они живут со своими семьями, соседями, сослуживцами, представляет собой единственную реальность. Даже их утопические мечты о жизни на Западе опирались на такого рода привычные представления, почерпнутые из окружающей действительности. У них не хватало фантазии, чтобы представить себе, какая бездна лежит у них под ногами. Они никогда не понимали, что ходят по самому краю пропасти, пока не срывались в нее и не погружались во мрак. В мой мир, Лена. – Лена гордо вскинула голову, но он видел, что она испугалась, и продолжал: – Просто вы никогда нас не видите и до последнего момента, когда уже поздно что-то менять, не понимаете, что на вас может обрушиться. А мы по той же причине не слушаем ваших жалостных воплей и просьб о пощаде, которые вы заводите, когда все для вас кончено. Мы – люди, которые следят за тем, чтобы вовремя удалять камешки, застрявшие в шестеренках машины.

Хауссер с улыбкой указательным пальцем отвел прилипшую у нее ко лбу прядку волос.

Губы у нее дрожали нервной дрожью, но взгляд оставался твердым.

– Что бы вы ни думали, но победа не будет за вами… Ваше время кончилось. Кончилось время таких, как вы.

В этот миг центрифуга остановилась, и в подвале слышно стало только дыхание Лены. Хауссер придвинулся к ней так близко, что они стояли грудь в грудь. Запах ее пота смешивался с запахом мокрого белья. Неприятный запах, совсем не похожий на сладкий аромат, который окутывал ее раньше. «Воняет Кларой», – с неприязненным чувством подумал Хауссер, и ему еще больше захотелось задушить ее бельевой веревкой и повесить среди мокрых рубашек и нижнего белья.