Ольга Володарская - Пикник на Млечном пути

– И кем была эта женщина?

– Она работала во Дворце культуры, как и мой отец. Была младше. Свободная. Очень красивая. И высокая. Отец мой ростом не вышел и, как многие компактные мужчины, млел от крупных женщин. Я очень хорошо помню фотосессии, которые он устраивал для нее. Ставил на пьедестал, как богиню, и снимал, снимал…

– Сколько длился их роман?

– Года полтора, не меньше. Я думаю, отец даже подумывал бросить ради своей возлюбленной семью, но я был так привязан к нему и постоянно отирался рядом…

– Они расстались?

– Да. И она уехала. Кажется, в Питер. А отец, хоть и казался спокойным, очень разрыв переживал.

– Откуда ты знаешь?

– Он сначала пересматривал фотографии своей избранницы каждый день, потом напился впервые в жизни – он не употреблял вообще – и сжег их. Развел костер прямо у себя в студии и кидал в него снимки. А вскоре после этого стал на сердце жаловаться. С валидолом ходил постоянно. И однажды, печатая фотографии, просто осел на пол и умер.

Лара взяла его руку в свою и крепко сжала.

– Сочувствую.

– Это было давно, я уже смирился. Но спасибо.

– А что, ни одной фотографии этой женщины не сохранилось?

– Одна есть. Я спрятал ее от отца. Очень она мне нравилась.

– Покажешь?

– Хорошо. Дай альбом.

Лара переложила альбом на колени Александра. И он начал листать страницы. Дошел до той, на которой имелось большое групповое фото. Но не оно нужно было Саше. Под этим фото скрывался портрет женщины, что разбила отцовское сердце.

Соль вытащил его, просунув под большую фотографию указательный палец. Протянул снимок Ларисе. И она стала рассматривать.

– Красивая, ты прав, – проговорила Лара. – Похожа на гречанку.

– Неудивительно, ведь она тут в образе богини Афины. Но эта женщина еврейка.

Лара вертела в руках фотографию, чтобы на нее лучше падал свет, и увидела надпись на обороте. Отец подписывал снимки. Не все, но многие. Ставил даты и отмечал места, где они сделаны, чтобы не забыть с годами. Иногда имена…

– Дора? – прочла Лариса. – Женщина, которая разбила сердце твоему папе…

– Дора Эдуардовна Эленберг, – проговорил Саша.

Она сидела в ванне. Ржавой, облупленной. Вода, что текла из болтающегося на соплях крана, была желтой и пахла хлоркой. Фаина взяла пузырек с шампунем и плеснула перламутровой жидкости с ароматом клубники в ванну. Лучше не стало.

Фая подставила под водную струю затылок. Лицо уткнула в колени…

Заплакала.

Слезы не принесли облегчения. Только разожгли злость.

Мать украла ее у Доры!

Когда ушел Бах, Фая потребовала правды. И мать выложила все.

…Она всегда была дурнушкой. И злюкой. Таких мужчины не любили. Поэтому у Алены не было ухажеров. Но она как-то умудрилась увлечь одного командировочного. Мужчина был уже очень в возрасте, и, видимо, его привлекла молодость кладовщицы Аленки. Да еще ножки у нее были чудо как хороши.

Мужчина приезжал в город раз в квартал. И проводил с Аленой пару вечеров. Естественно, он был женат и имел не только детей, но и внуков, но с ним мать была счастлива. Пусть и недолгое время. Любовнику до пенсии оставалось семь месяцев, когда у него случился сердечный приступ. Накануне он выложился в сексе, ублажая молодую любовницу, а во время обхода цеха, кладовщицей которого являлась Алена, ему стало плохо. Увезли мужчину на «Скорой», но…

Не успели спасти. Скончался, не приходя в сознание.

Но оставил последнее напоминание о себе – дочку, которую Алене зачал.

Она, узнав о беременности, сначала долго плакала, переживала и думала сделать аборт. А потом поняла, что это счастье – иметь ребенка от любимого.

Пока вынашивала, думала о том, что ее чадо будет особенным. Не самым красивым, умным, талантливым. Нет… Ни она, ни ее любимый не отличались красотой, умом, талантами… Но ведь именно у обычных родителей рождаются гениальные дети. Не больше и не меньше – гениальные. Или значимые для истории.

Алена мечтала о мальчике. Но родилась девочка.

Все равно радость. Вот только кроха оказалась хворой. Не такой больной, как дочка Доры Эленберг, которую поместили в лазарет вместе с ребенком Алены, но все равно с патологией. Алена постоянно ходила навещать свою девочку. Тогда как к другой мать пришла лишь один раз. А потом у нее случился какой-то страшный приступ, и увезли женщину на операцию. Больше Алена ее не видела.

Родились обе девочки в предпраздничные дни. А умерла одна из них в праздник. Но не Фаина, которую вообще жизнеспособной не считали. Дочка Алены скончалась во сне. А поскольку медперсонал отмечал Новый год, никто этого не заметил. Только мать, явившаяся навестить ребенка…

В ту ночь решилась судьба Фаины!

Мать переложила девочек, поменяла бирки на их руках и тихо ушла к себе в палату.

Утром она «узнала», что одна из крох умерла, но не ее…

– Откуда же та бирка? – спросила у матери Фая, когда слушала ее рассказ.

– Ее сняли с руки мертвой девочки и выкинули. Я подобрала, – ответила она.

– Зачем?

– Сама не знаю, я после потери дочки не в себе была.

– Неужели тебе так хотелось ребенка, что ты готова была взять любого?

– Да.

– А ты о Доре подумала? Каково ей было? – воскликнула Фая, но тут же замолчала. О чем она? Матери плевать на чужие страдания. Более того, она получает удовольствие от того, что кому-то хуже, чем ей. И Фая закрыла эту тему. Тем более ее волновала другая:

– Ты ненавидела меня потому, что умерла не я, а твоя дочка?

– Я тебя не ненавидела. Просто не любила…

Фаина вспомнила, что именно так охарактеризовала отношение матери к себе, когда разговаривала с Михасем Аверченко. Угадала, оказывается.

– Страшно представить, как бы ты издевалась надо мной, если б ненавидела, – прошептала Фая.

– Я тебя воспитывала. Боялась, что вырастешь оторви и брось. Я же не знала, кто твои родители.

– То есть ты находила такое оправдание своим зверствам.

– Я тебя даже не била… По губам только иногда.

– Ты меня морально убивала. Причем медленно. И чем старше я становилась, тем сильнее ты меня истязала. Почему?

Мать поджала свои сухие губы, покрытые мелкими трещинками. Не хотела отвечать.

– Почему?

– Я не могла видеть, как ты хорошеешь. Ты расцветала, а я увядала. Да и никогда я не была такой красивой, как ты…

В принципе, этого лаконичного ответа было достаточно, Фая удовлетворилась бы им, но мать уже не могла остановиться:

– Когда была маленькой, болезненной, страшной, я тепло к тебе относилась. Ты нуждалась во мне, и только во мне. Я лечила тебя, оберегала. Твоя физиономия вся была в пятнах. Над тобой смеялись дети, и я защищала тебя от них. Но когда ты выздоровела, стала хорошеть. В четыре ты напоминала куколку. И когда мы гуляли с тобой, все охали-ахали, глядя на тебя, а потом переводили взгляд на меня, и их лица вытягивались. Все недоумевали, как у такой уродины могло родиться столь прелестное чадо. И я тут же вспоминала, что мое – в могиле, а ты, чужая, живешь со мной…