Марина Серова - Дамский пасьянс

Кумарцев достал из кармана рубашки «Приму» и закурил.

— Давай на «ты», что ли? — небрежным тоном бросил он. — А то как-то не по-людски получается.

— Давай, — согласилась я, махнув рукой.

— Скажи, а что тебя интересует? — Кумарцев неожиданно задержал на мне взгляд, и я почувствовала, что он меня буквально раздевает.

Собственно говоря, особой фантазией обладать было не надо, поскольку одета я была в короткую юбочку и просвечивающую блузку.

И только было открыла рот, чтобы задать конкретный вопрос, как хозяин квартиры оттолкнулся от стола, присел на корточки, придвинулся ко мне поближе и положил ладонь на мое колено.

— У нас жизнь сейчас такая, что нельзя ничем интересоваться, — пристально глядя мне в глаза, заметил он. — Лучше забыться в нирване. Ты знаешь, что сознание человека имеет известный предел? — его рука пошла от колена вверх.

Я отодвинула ногу, давая понять, что массаж не входит в мои планы.

— Хорошо, — сказал Кумарцев, сглотнув слюну и давя бычок об пол. — Тогда сначала прочитаю лекцию. Короче говоря, если сознание имеет предел, а выйти за него очень хочется, нужно его изменять. Я про сознание… То есть выходить нужно в бессознательное. Хочешь, в личное, хочешь, в коллективное… На Востоке обычно этого достигают в процессе медитации. Тогда появляются видения, галлюцинации и прочая подобная ерунда. Ну, то есть — по стене ползет утюг, ты не бойся, это глюк! — Он засмеялся, обнажив крупные желтые зубы.

— Ты про глюки подожди! — решительно прервала его я. — Я тебя про Иринку просила рассказать.

— Расскажу, расскажу, всему свое время! — успокоил меня Кумарцев. — Мне стимул нужен… Ведь мы, простые смертные, вынуждены обращаться к естественным или искусственным стимуляторам для изменения своего маленького сознания! Вот, например, марихуана, — он кивнул в сторону маленького пузырька из-под какого-то лекарства, — оч-чень интересная штука. Важно, кстати, какую траву ты куришь. На хи-хи после косяка может пробить любая ерунда, в любом огороде может вырасти. Я же люблю философскую травку, чтобы изменение сознания было не поверхностным, а глубоким.

— Это как? — машинально спросила я.

Я неожиданно почувствовала, что попадаю под некий гипноз этого странного человека и уже не контролирую ход беседы.

— А это чтобы обострялось внимание к деталям, чтобы краски мира расцвечивались по-новому, чтобы те вещи, которые ты знал много лет, вдруг представали перед тобой в новом качестве. Например, люблю смотреть на узоры ковров, наблюдать за светом, исходящим от простой лампочки сквозь плафон. Знаешь, какой кайф, когда таращишься на шкаф, например, а потом, хрясь, свертываешь его в трубочку и засовываешь в унитаз!

Глаза Кумарцева округлились, и он стал похож на сумасшедшего.

— И еще… — он снова придвинулся ко мне. — Секс под анашой имеет массу прелестей. Острые чувства слегка приглушены, ты не оголтело стремишься к оргазму, как в обычном состоянии скотского совокупления, а наслаждаешься самим процессом. Это как медитация.

Кумарцев уже более решительно запустил свою пятерню ко мне под юбку и, заглянув в глаза, произнес:

— А давай попробуем, прямо сейчас…

Я решительно убрала его руки от своих трусиков, заложила ногу на ногу и твердо сказала:

— Я к тебе не за этим пришла.

— Какая разница! — улыбнулся Кумарцев. — Зачем все планировать?! Я ведь тоже не знал, что ты придешь. Лучше, когда все происходит спонтанно, когда ты не знаешь, что будет в следующий момент. А если все заранее известно, это тупо и неинтересно. Это продукт американской массовой культуры. Я же живу по восточному принципу. Мгновенное озарение и моментальное решение…

— Слушай, мне в значительной степени по барабану, как ты живешь! — я уже начала раздражаться. — Как тебе не стыдно! Твоя подруга умерла, а ты всякую чушь здесь лепишь! Давай рассказывай, как Иринка на такое сподобилась, а уж потом, может быть, я и выслушаю тебя насчет твоих восточных принципов. Баш на баш, принцип дружеского бартера у нас получится.

Кумарцев задумался.

— А что тебе эта Ирина? Малоинтересная особа, меркантильно ориентированная личность… Никакой духовной прослойки, только жировая. Особенно на заднице. Ну, может, еще на спине немного…

Я нахмурилась и едва сдержалась, чтобы не врезать ему по физиономии. Все-таки Ирина, хоть я и наслушалась в последнее время про нее разных нелестных отзывов, была моей подругой.

— Ты хорошо ее знал, надо понимать?

— Да так, пару раз, — лениво сказал Кумарцев. — И то мне не очень понравилось. У меня своя подруга есть, она более насыщенная личность: и в духовном, и в гормональном плане. А у твоей Ирины была ярко выраженная аноргазмия. Она кончала только на кошелек. А вот ты, я чувствую, совсем другая… Я это чув-ству-ю, поняла?

— Поняла… Ты скажи, Ирина сильно любила своего приятеля, забыла, как его имя… — я пощелкала костяшками пальцев.

— А у нее этих приятелей было, как в этой квартире грязи, — сказал Кумарцев. — Почему-то очень много мужиков развелось с деньгами.

— Он вроде как директор бара…

— Ну, вот, вот… Мужчина экономического типа, тьфу! — Кумарцев сплюнул. — Только кошелек в обмен на опорожнение предстательной железы… Никаких сокровищ души, никакой тайны, полное духовное обнищание. Буквально по Достоевскому — преступление и наказание. Впрочем, так оно и вышло, потому что бог — он не фраер!

— Ты можешь без отступлений, а? — не выдержала я.

— Не-а, не могу, — Кумарцев насмешливо на меня посмотрел.

Рот его приоткрылся, он улыбнулся и снова полез ко мне приставать.

— Ты зря так кочевряжишься, Танька, — сказал он, заходя сзади и обнимая меня за плечи. — Ирина уже в лучшем мире, сама туда захотела нанести визит. Что без толку слезы-то лить! Жизнь человеческая коротка, в ней так много событий разных и интересных, так что надо бы поспешать, пока она окончательно не укоротилась…

— Ну, если вести такую жизнь, как ты, то действительно надо спешить… А то изменение сознания обычно ведет за собой изменения со здоровьем, а это — прямая дорога за город, то бишь на кладбище.

Кумарцев улыбнулся.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет — старая такая хохмочка… — проговорил он.

— Старая, но справедливая.

— Вот именно. Помрем-то все так или иначе, а живем по-разному.

Кумарцев засмеялся и расстегнул верхнюю пуговицу на моей блузке.

— На самом деле человек слишком усложняет жизнь, — прокомментировал он свои действия. — А существует всего два основополагающих наслаждения, ради которого человек и живет. Первое — это еда, второе — это секс. Все очень просто. Остальное есть лишь хлипкая надстройка над инстинктивным базисом.