Валерий Воскобойников - Татуировка

— Только опосредованно. Скажем, я передавал ему свое понимание великих мастеров, которое когда-то передали мне. А так, чтобы брать за руку и водить кистью по холсту, — никогда.

Для Агнии было важным начать разговор. А дальше, раз уж старый художник снизошел до нее, он себя вряд ли прервет. Но тут неожиданно в их беседу вмешалась подошедшая медсестра.

— Больной, ваша фамилия Федоров? — спросила она строгим командным голосом, заглядывая в блокнот.

В руках у сестры, кроме блокнота, был еще подносик с несколькими мерными стаканчиками, в которых плескалась жидкость.

— Допустим… — Художнику явно не понравился тон, которым с ним говорила медсестра.

— Мне нужно знать «не допустим», а точно. Я вас спрашиваю: Федоров Алексей Пахомыч — это вы?

— Пахомыч — не я. Мое отчество — Пахомович.

— Ну хорошо, хорошо, Пахомович, — смягчилась медсестра. — Вам назначено новое лекарство. — Она протянула старому художнику три крохотных таблетки в розовой оболочке и стаканчик с водой. — Выпейте прямо сейчас, при мне.

— Подождите! Мой врач сегодня сказал, что завтра утром я выписываюсь и все старые назначения сняты. А дома буду принимать другие лекарства.

— Мало ли что он вам сказал. А заведующий отделением назначил. Принимайте, больной, лекарство, я не могу на вас время тратить. Вас много, я одна.

— Ну хорошо, — проговорил, смиряясь, Алексей Пахомович и взял таблетки.

Сестра недоверчиво проследила, как он их запил, и только тогда отправилась со своим подносиком к лифту.

— Новая какая-то, — проворчал, как бы извиняясь за ее грубость, художник. — Первый раз ее вижу в отделении. У нас тут все ласковые. Так на чем мы прервались?

Агния и сама забыла, на чем прервала их разговор медсестра, и поэтому спросила чуть невпопад:

— А в последний приезд он вам звонил?

— Не только звонил… Даже устроил для меня свой этот самый перформанс, короче, непотребство, с которого я ушел. –

«Неужели что-нибудь с Никой Самофракийской?» — испуганно подумала Агния. — Знаете, я человек хоть и верующий, но терпимый ко многому. Как сейчас говорят, толерантный. Однако то, что он мне показал, это разнузданное богохульство, этот иконостас из живых тел!. Я плюнул и ушел.

— Неужели так бездарно? — вставила Агния, не понимая, что за иконостас может быть сделан из живых тел.

— Бездарно?! — удивился старый художник. — В том-то и дело, что у него нет и не было ни одной бездарной работы! С юных лет. С тех пор как я его увидел первый раз. Его поздние работы я, правда, знаю не все, их растащили по музеям, по частным коллекциям. И на этот раз все было выполнено гениально. Потому я так тогда и разъярился! Тоже мне — богомаз нашелся! — художник поднялся с кресла. — Сейчас я вам покажу фотографию, и вы все поймете, вы же искусствовед. Добро бы фрески писал, а то — на живых людях. Видите ли, двенадцать апостолов — это он парней подобрал и растатуировал, а посередине он сам — Иисус Христос! Перед зеркалом себя разукрасил! — Художник говорил это, решительно шагая по коридору, и, похоже, не Агнии, а самому себе. — Он мне снимок вручил на этом своем перформансе. Кстати, потом заявлялись некие… мутные люди, пытались его зачем-то выманить. Откуда они только узнали — вот вопрос! Но я им не дал. И даже не показал. Деньги предлагали, представляете? Столько, сколько я сейчас за книжку не получаю. Вот так! Я даже в больницу этот снимок с собой забрал вместе с документами, чтобы супружницу не тревожили…

Они почти дошли до шестой палаты, как вдруг художник приостановился, слегка покачнулся, удивленно взглянул на Агнию и беспомощно взмахнул руками, будто пытаясь ухватиться за воздух.

— Алексей Пахомович, вам плохо? — успела растерянно выкрикнуть Агния.

Старик не ответил, ноги его подогнулись, и единственное, что успела Агния — подхватить тяжелое тело, чтобы он не так сильно ударился об пол.

— Врача! Позовите быстрей врача! — крикнула она незнакомым пожилым людям, которые стояли вблизи висящего на стене телефона и с недоумением на них смотрели. Художник лежал на полу, вытянувшись во весь рост, с закрытыми глазами. Лицо его очень быстро сделалось белым, а потом стало синеть. Похожее Агния уже наблюдала — тогда в Париже… — Врача, зовите же скорее врача!

Она опустилась на колени, но не знала, что делать. Где-то. Агния слышала, что в таких случаях вдузают воздух «рот в рот», делают массаж сердца, но как все это происходит — понятия не имела. Она лишь продолжала стоять на коленях, держала художника за руку — за то место, где меряют пульс, и повторяла:

— Алексей Пахомович, миленький, не уходите! Алексей Пахомович, не уходите! Слышите?!

Наконец прибежали врачи, двое молодых мужчин. Один, отбросив полу пижамы, стал сразу делать укол, в грудную клетку — туда, где сердце. Потом кто-то подвез каталку. Тело художника подняли, положили на нее и бегом покатили в реанимацию.

Агния бежала рядом, на нее не смотрели, но она продолжала повторять:

— Он же только что шел рядом со мной, разговаривал! Он совсем был здоровый!

Она села на старый качающийся стул, стоявший у стенл поблизости от двери, куда ее не впустили, и сидела там, как ей показалось, очень долго. Наконец один из молодых врачей вышел и снова аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Ну что? — Агния сразу вскочила и пыталась угадать ответ по его лицу.

— Что — «что»? — ответил врач почти злобно.

— Как он?

— А вы, собственно, ему кто? Дочь?

— Нет, я корреспондент… пришла для беседы.

— Какой еще, к лешему, корреспондент?!

— Я пишу книгу про его ученика, тоже художника. Ну как, его можно увидеть? — спросила с надеждой Агния. — Он разговаривать уже может?

— Разговаривать?! — переспросил врач, и по интонации, с которой он произнес это слово, она все поняла. — Разговаривать?! — повторил врач. — Теперь уже только с Богом.

Агния отвернулась и неожиданно для себя тихо всхлипнула.

— У вас документы при себе есть? — спросил врач.

— Есть. А что? Они вам нужны? — Она продолжала всхлипывать и не скрывала этого.

— Дайте-ка мне, я перепишу ваши данные. На всякий случай… Все это очень странно…

Возвращалась домой Агния, как обычно, после полуночи — но так, чтобы успеть доехать на метро. Она привычно взглянула на окна, ставшие давно родными, словно в этом доме прошло ее детство. Окна светились. Глеб ждал ее, листая какой-нибудь очередной научный сборник. Едва она вышла из лифта, как услышала собачий лай, перемежающийся с повизгиванием — их семейный пудель Гера почувствовала хозяйку первой. От площадки, куда довозил лифт, до их двери полагалось подниматься еще пролет. В старом доме он был довольно высок, и Агния, преодолевая его, ощущала тяжесть в ногах. Задень ходьбы ноги у нее сильно уставали, а часто и слегка опухали, так что порой сапоги стягивал с нее муж. Причем с усилием.