Наталья Солнцева - Селфи с римским фонтаном

Мечтая о стезе литератора, я забросил свои писания и ударился в бесполезную и бессмысленную гонку за обогащением. Я чувствовал себя словно в казино, где мелькание рулетки и азарт ослепили меня и понесли, как стремительный горный поток несет неосторожного пловца. Горка фишек возле меня росла, подогревая мое самолюбие и подталкивая меня вперед, к бурлящим белой пеной порогам…

В моей семейной жизни наступило затишье. Мне надоело перевоспитывать Злату, и она с облегчением вздохнула. Те книги, которые я ей подсовывал, пылились на полке. Она затевала то ремонт, то поиски дачного домика, то обновление гардероба. Ее мысли были заняты магазинами, кулинарией и врачами. Злата мечтала о ребенке, но две ее беременности окончились выкидышами. Я опустил руки, смирился. Даже мой любовный пыл угас: волочиться за прекрасными дамами мне тоже наскучило.

Денег я зарабатывал достаточно, и жене не надо было экономить. Злата, прирожденная хозяйка, наслаждалась нашей жизнью. Если бы не выкидыши, она бы считала себя счастливой. С годами ее соблазнительные формы расплылись, а в сексе она осталась инертной и вялой. Как я не разглядел в ней этого полного отсутствия темперамента, этой умственной лени? Юная красота Златы так много обещала, что я не потрудился поинтересоваться ее внутренним миром, который на поверку оказался бедным и на редкость примитивным. Однако причиной для развода послужило другое…

Мой школьный друг увлекался немым кино. Мы встречались раз или два в год в кафе, вспоминали золотые деньки, когда нас переполняли пылкие чувства и мечты, а наши одноклассницы казались нам пленительными, словно гурии [20].

– Все поблекло, старик! – после третьей порции коньяка восклицал Денис. – Жизнь становится черно-белой и печальной, как глаза Веры Холодной.

Я поддакивал, хотя не разделял ни его меланхолии, ни его фанатичной любви к немому кинематографу. Коньяк почти не влиял на меня, а Денис быстро пьянел.

Посудачив о политике, курсе валют и семейных дрязгах наших общих знакомых, мы с Денисом отправлялись к нему домой, в маленькую неопрятную хрущевку. Глядя на пожелтелые обои, рассохшиеся оконные рамы и старую мебель, я преисполнялся гордости за свои жизненные достижения и, расчувствовавшись, начинал совать бывшему однокашнику деньги. Он страшно обижался, но я все-таки оставлял пару купюр в ящике видавшего виды письменного стола или на этажерке, среди дисков с фильмами.

Мы сидели на потертом диване напротив «иконостаса» – стены, увешанной фотопортретами Мэри Пикфорд и первой русской «королевы экрана». Вера Холодная в мехах, с полуобнаженными плечами, с томно опущенными веками, в шляпке с вуалью, в цыганском платке и с огромными серьгами в ушах, в легкомысленных кудряшках, с блуждающей на губах улыбкой…

– Вот это женщина! – с пьяными слезами в голосе выкрикивал Денис. – Настоящая дива! Таких больше не было… и не будет!

Потом он уходил на кухню и возвращался с чаем в двух китайских чашках, которые остались от сервиза его мамы.

– Всю посуду жена побила, – жаловался он. – Дура! Ревновала меня к ней! Представляешь? Один раз дело чуть не дошло до драки. Жена потребовала, чтобы я убрал со стены эти фото. Разумеется, об этом не могло быть и речи. Тогда она попыталась сорвать их! Я ее вытолкал из комнаты…

Жена Дениса Ирка, бойкая скандальная девица, училась в параллельном классе. Я его предупреждал, что у нее слишком взрывной характер.

– Ира вернулась в свою коммуналку. Правда, ей пришлось выставить квартирантов. Она сама виновата.

– А дети?

– Детям я помогаю.

Денис, блестящий математик, с отличием окончил университет, но так и не сумел проявить себя на поприще науки. Он не уживался ни в одном коллективе и в конце концов занялся частными уроками. Брал пару-тройку учеников и подтягивал их до приемлемого уровня. Потребности у него были скромные. Почти все заработанное он отдавал бывшей жене и детям.

– Помнишь, как ты списывал у меня алгебру? – с ностальгическими нотками в голосе спрашивал Денис.

– И геометрию… – улыбался я. – И физику.

Он таял и порывался сбегать за бутылкой, против чего я решительно возражал. Мое равнодушие к спиртному вызывало у него зависть.

– Ну, ты силен, старик! Молодчага! Мне бы так!

Я не раз приглашал его к себе в гости, но он недолюбливал Злату.

– Боюсь ее! – признавался Денис. – Еще сглазит!

Он включал видик, и мы, сидя на старом диване, смотрели на ужимки Чарли Чаплина или надрывные страдания актрис двадцатых годов прошлого века. Он восторженно вздыхал, я зевал, прикрывая рот.

– Ты ни черта не понимаешь в жизни, старик…

Я не спорил. Мне и самому приходили в голову подобные мысли. Я относился к Денису чуть свысока, покровительственно, тогда как он оказывал на меня воздействие куда более серьезное, чем я мог допустить. Взять хотя бы немое кино…

– Что ты в этом находишь? – спрашивал я Дениса. – Слащавая дребедень, мещанство. Зрелище для плебеев.

– А я и есть плебей. Мои математические мозги не сделали меня аристократом. Да и ты отнюдь не графских кровей.

Я, слегка оскорбленный, бросил несколько пренебрежительных реплик. Иногда, несмотря на явное материальное преимущество, я ощущал превосходство Дениса. В чем-то он меня обскакал. Пока я гнался за длинным рублем, он постигал иные сферы: тонкие, эфемерные, невидимые… Дух противоречия толкал меня на возражения. Я беспощадно, резко критиковал «салонные мелодрамы», которыми он восхищался. Он пускался в пространные рассуждения. Я злился. Он приводил веский аргумент: загадочная красота актрис того времени. Я нарочно дразнил его:

– Не вижу никакой загадки…

– Старик, ты только взгляни, какое у Веры Холодной лицо! Это же… – У него не хватало слов. – Представь, она умерла в двадцать пять лет! Какая романтическая драма… Сюжет для поэмы. Кто из нас писатель?

– Я банкир, мой друг.

– Нет, ты вообрази… февраль, серое небо моросит дождем, дует промозглый ветер… а за гробом актрисы идут тысячные толпы! Стрекочет камера – последний земной путь «королевы экрана» снимают на пленку. Для истории. «Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо вам, никого теперь не жаль», – грустно продекламировал он. – Это Вертинский написал. Он был безответно влюблен в Веру Холодную.

Денис рассказал, что специально ездил в Одессу взглянуть на дом на Преображенской улице, где она скончалась.

– Знаешь, старик, ее могилы не существует. В начале тридцатых годов кладбище, где похоронили Веру, превратили в парк, а склеп разрушили.

Во мне впервые пробудился интерес:

– Она умерла в Одессе?

– Да, в 1919 году. Так получилось. Одесса, кажется, была оккупирована солдатами Антанты. Флот под командованием вице-адмирала Амета вошел в Черное море. Власть постоянно менялась. Роскошные номера в гостиницах не отапливались. В театре зрители сидели не раздеваясь, в шубах и пальто. Море штормило. Все дороги были закрыты. Но съемки «Княжны Таракановой» и других картин шли вовсю. В начале февраля Вера Холодная заболела. Считается, что она простудилась, выступая на концерте в пользу то ли театральных художников, то ли нуждающихся студентов. Перед выходом на сцену ее знобило. Она слегла, лучшие врачи оказались бессильны. Официальная причина смерти – «испанка», грипп, унесший в то смутное время миллионы жизней.