Наталья Солнцева - Селфи с римским фонтаном

– Значит, есть и неофициальная версия?

– Их несколько. Какие только слухи не будоражили Одессу, Москву и Петроград! Говорили, что французский консул, влюбленный в актрису, в приступе ревности послал ей букет отравленных белых лилий. Кое-кто обвинял деникинскую контрразведку – дескать, ее отравили за симпатии к «красным». Она пользовалась расположением начштаба оккупационных войск Фрейденберга – тот был увлечен ею – и могла завербовать его. Или выведывать секреты с тем, чтобы передавать их большевикам…

– В этом была хоть толика правды?

Денис состроил смешную гримасу:

– Кто ж знает? Известно одно: эпидемия «испанки» шла на спад. Последний смертельный случай был зарегистрирован в Одессе за пять месяцев до того, как заболела Вера Холодная.

Я смотрел на фотографии на стене. Молодая женщина впервые показалась мне прекрасной: нежный овал лица, вьющиеся темные волосы, мягкие линии щек и подбородка, приоткрытые капризные губы, библейские глаза – огромные, затененные ресницами, томные.

– Ну, оценил? – торжествующе потирал руки Денис. – Хороша?

Сам того не замечая, я поддался обаянию ее образа…

Злата обожала готовить. Дай ей волю, она закормила бы меня, как рождественского гуся. Моя физическая форма – заслуга отца, который чуть ли не силой таскал меня в сауну и спортивный зал. В армии я накачал мышцы и получил стойкое отвращение ко всякого рода тренировкам и упражнениям, но его напор превозмог мою лень.

– Менеджер должен быть поджарым и в тонусе! – требовал он от сотрудников банка. – А ты, сын, являешься примером для нашего персонала.

Я не хотел быть примером, однако меня никто не спрашивал. Многое в моей жизни происходило по инерции. Я подражал отцу, его деловой хватке, мне льстило, что более опытные старшие работники обращались ко мне за советом. Я подписывал бумаги, проводил совещания и проверял отчеты. Доходы от нашей совместной деятельности росли как на дрожжах.

На очередную годовщину свадьбы я купил Злате в подарок бриллиантовое колье – так было принято в нашем кругу. Она с трепетом открыла бархатный футляр, ахнула и с восторженным воплем повисла у меня на шее. Я ощутил себя персонажем посредственного фильма – как будто я наблюдал со стороны за этой пошлой сценой… и мысленно хохотал. Я знал все, что сейчас развернется передо мной: каждый жест Златы, каждое ее слово, каждый поступок были до тошноты обыкновенны.

Я знал, в какой ресторан мы отправимся праздновать, что наденем, кто придет нас поздравить, какое вино подадут и какие будут тосты. Ослепительная улыбка Златы и блеск ее глаз будут соперничать с блеском дареных бриллиантов. Ее приятельницы прикинут, сколько я отдал за украшение, и заскрипят зубами от зависти. Наши родители будут одобрительно кивать головами и с умилением переглядываться. Гости будут нам желать того же, что уже не раз желали: здоровья, счастья и богатства…

Я слушал, смотрел и ужасался. Неужели для этого я родился на свет? Неужели я достиг вершины, подобно альпинисту, взбирающемуся на Эльбрус? И что мне теперь остается? Воткнуть в снег вымпел с собственным именем – облагороженный вариант «здесь был Вася» – сфотографироваться на память и… спускаться вниз? В чем смысл всего этого?

Гости улыбались, произносили хвалебные оды нашей семье, поднимали бокалы, пили, ели. Звенел хрусталь, позвякивали приборы. На маленькой эстраде играли музыканты. Злата хотела танцевать и бросала на меня жаждущие внимания взгляды, а я нарочно делал вид, что ничего не замечаю.

Мои челюсти сводила зевота. Я едва вытерпел этот никому не нужный ритуал. Идиотская процедура! Меня подмывало встать и заявить об этом в полный голос. Разумеется, я сдержался. Я чувствовал себя капитаном корабля, который мечтал открыть неизведанные земли, а застрял в соседнем порту…

Меня охватило тоскливое отчаяние. Наверное, это отразилось на моем лице. Злата спросила с тревогой:

– Что с тобой? Тебе плохо?

Разве я мог ответить ей правду?

– Выпил лишнего. Сейчас пройдет…

«Не пройдет! Не пройдет! – зудел во мне тот, кто мечтал проникнуть в тайну русской души. – Никогда не пройдет. Ты влип, парень. Тебе не вылезти из этого позолоченного болота!»

Я действительно перебрал спиртного. Я не был пьян, но мои друзья и близкие вдруг приняли облик болотных монстров. Злата, словно утопленница, тянула ко мне зеленые руки… Я вскочил и быстрым шагом покинул зал. Она бросилась за мной.

Я закрылся в мужском туалете, умылся холодной водой и долго стоял, опершись о раковину и глядя в зеркало. Я не узнавал себя.

Когда я вышел, жена, бледная, ждала меня под дверью.

– Может, вызвать врача?

– К черту! Едем домой!

– А гости?

Бриллианты придавали ее смуглой коже ту особую бархатистость, которая когда-то сводила меня с ума. Ее платье, сшитое на заказ в модном салоне, скрадывало недостатки ее фигуры. Она была по-прежнему прелестна, но ее прелести больше меня не волновали.

– Пожалуй, ты оставайся…

В этот момент я окончательно понял, что мы с женой чужие – и всегда были чужими. Мне не хотелось ни минуты стоять с ней в холодном, отделанном мрамором коридоре и тем более говорить. Все слова превратились в лед и рассыпались по гладким плиткам пола…

Я уехал. Отец звонил мне на сотовый, справлялся о здоровье, потом упрекал в черствости и безразличии.

– Мама плачет, а Злата просто в шоке! Что на тебя нашло? Есть же какие-то приличия…

– К черту! – рявкнул я и отключил телефон.

Утром я объявил Злате, что развожусь с ней.

– У тебя другая женщина?

Это пришло ей в голову ночью, когда она рыдала в подушку. Я лег в гостиной, не раздеваясь, и крепко уснул. Она пыталась меня будить – безуспешно. Потом, закрывшись в нашей супружеской спальне, Злата дала волю слезам. Ее глаза опухли и покраснели, на щеках и вокруг губ выступили красные пятна.

Поскольку я молчал, она сама принялась строить догадки.

– Ты бросаешь меня из-за того, что я не могу родить?

– Нет.

– А она… та, другая… беременна? Да? Ты уверен, что это твой ребенок? Женщины на все способны, чтобы прибрать к рукам обеспеченного мужчину.

Ее халат был распахнут, волосы неприбраны. Я молчал, глядя на ее тяжелую оплывшую грудь без бюстгальтера, которая виднелась в глубоком вырезе сорочки.

– Дима! Еще не все потеряно! Мы еще можем…

– Нет, Злата! – отрезал я. – Мы больше ничего не можем. Наша любовь закончилась. А жить без любви – великий грех. Дети, которых ты мне не родила, тут ни при чем.

Родители Златы часто ходили в церковь, соблюдали посты, молились, и она сначала пыталась перенести этот порядок в нашу семью, но быстро убедилась, что религиозные догматы не для меня. По сути, мы оба потерпели неудачу: она не сумела приобщить меня к своим идеалам, а я ее – к своим.