Инна Бачинская - Конец земной истории

– Когда это было?

– Когда? – Она задумалась. – Еще тепло было, в конце августа или в сентябре. Потом, когда это случилось, я хотела ей позвонить, на холодильнике на бумажках наклеены телефоны, вот и твой там… так ее телефона не было. И еще… Их фотография стояла на комоде, тоже нет. Поссорились вроде, и на похороны она не пришла, может, не знала. Банк хоронил, они же и поминки справили в кафе около похоронного бюро, сотрудники были, восемь человек, начальник ихний, да мы с Тасей, и все. Как сирота… – Она всхлипнула. – Вот так, был человек – и нету. Все говорили, хороший человек, надежный, никогда не откажет поработать вместо кого или еще как помочь. А крепкий какой был! Мне шкаф играючи передвинул…

– А эта женщина, когда вы ее видели в п-последний раз?

– Да разве ж упомнишь? Я ее всего-то два раза и видела. В конце сентября или октябрь уже был? Не помню. Было тепло еще, она в белом плащике, тонкая, справная… бежали к подъезду за руки, смеялись.

– Откуда бежали?

– Так от машины же! От машины, синяя такая, небольшая…

– Машина Андрея?

– Нет, у него машины не было. Видать, ее машина. Тася говорила, и одета красиво, и сумка красивая. Она еще удивилась… – Светлана Михайловна запнулась.

– Что?

– Ну… не знаю, как сказать. Вроде непростая из себя…

– Не для Андрея? – догадался гость.

– Ты только не обижайся, Сережа, но ему бы кого попроще, понимаешь? Такие непростые… разве они серьезно? Парень здоровый, крепкий, а она, поди, замужем, вот и бегала от мужа. Мы с Тасей так и решили… – Она осеклась. – А когда бросила его, опомнилась, так у него сердце и не выдержало. Ему бы девушку хорошую, я все время говорила…

– С кем из соседей можно п-поговорить? Кто еще живет на п-площадке? Из какой, вы сказали, Тася? Из п-пятой?

– Тася из пятой. Можно и поговорить, да только вряд ли что путное скажут. У всех своя жизнь. Ну, Миша еще из третьей, если будет трезвый, или с его женой, вечером, когда с работы придет. С кем еще? – Она задумалась на миг и воскликнула: – С бабой Верой, она, как погода, сидит на скамеечке во дворе, «гуляет», всякого зацепит, любопытная Варвара…

– Понятно. Светлана Михайловна, п-проводите на кладбище? Я на машине.

– Конечно, только скажи, когда, я ж не работаю, отработала свое. Всегда могу проводить…

…Они стояли у засыпанного снегом могильного холма. Из-под снега видны были пластмассовые цветы ядовитых химических расцветок и мокрые черные ленты с нечитаемыми уже надписями. В воздухе стояла мокрая колючая морось, временами переходящая в снег с дождем. День с утра был мягкий и туманный; хмурилось серое небо, а ближе к полудню повалило. Печально чернели столбы кипарисов, отмечающие могилы. Как часовые в тот мир… Светлана Михайловна заплакала – тихо шмыгала носом, деликатно промокала глаза платочком. Мужчина стоял молча, сняв кепку. На самом верху холма лежал букет свежих роз – атласно-белых, с неожиданно багровыми подпалинами по краям лепестков, укутанных в бледно-розовую вощеную бумагу. Длинные, совершенной формы цветки в крупных каплях влаги, мощные, как нога страуса, шипастые стебли и темно-зеленые чеканные листья казались живым воплощением некой потусторонней мрачной готики. Живое на мертвом…

– Цветы, – пробормотала Светлана Михайловна. – Смотри, какие красивые цветы… Из банка Андрюшиного разве кто-нибудь? – Мужчина не ответил, и женщина вдруг сказала убежденно: – А ведь это она! Она! Смотри! Они же дорогущие, это не всяк сможет. Она, помяни мое слово, она! Прознала и пришла… может, любила. Господи, – вздохнула, – грехи наши тяжкие… Ты постой тут пока, попрощайся с Андрюшей, а я пойду погуляю.

Она пошла по дорожке меж черных тонущих в тумане памятников – медленно, тяжело, останавливаясь, чтобы рассмотреть портреты и имена, внутренне охая, увидев знакомые, а мужчина остался стоять у холма…

…Уже на выходе навстречу им попалась похоронная процессия. Странная музыка, необычно одетые люди, шляпы и вуали. Богатый гроб, цветы, венки.

– Непростые, видать, – сказала Светлана Михайловна, крестясь. – Тут в начале у нас знаменитости всякие, – она махнула рукой. – И музыка не наша…

Синкопированная яркая сочная мелодия, южная по духу, не вписывалась в сырой зимний день и казалась здесь такой же экзотикой, как если бы на деревьях вдруг появились пестрые попугаи.

– Кого хоронят? – спросил Сергей крайнего провожающего.

– Романа Левицкого, известного режиссера…

– Элла Николаевна, кто отец Лики? – вдруг спросил Монах, сверля старую актрису взглядом.

Они расположились за журнальным столиком в квартире старой актрисы, она – на диване, он – в кресле напротив. На столике стояли бутылка водки и соленые орешки в керамической вазочке. Разговор крутился вокруг известных событий, последней вечери, похорон, детей Левицкого…

– Олег, что за неумные вопросы? – Элла Николаевна ухмыльнулась, вздернула чудовищные брови. – Откуда такая гениальная мысль?

– То есть вы хотите сказать, что Лика – дочь Романа Владимировича?

– Именно это я и хочу сказать. А вот ты, мой друг, что хочешь сказать?

– Ну… это гипотетическая мысль, – отступил Монах. – Я знаю, что Кара собиралась уйти от него, Лариса рассказывала, и я предположил, что она забеременела от любовника, а потом у них что-то разладилось, и она осталась с Романом Владимировичем. Лика совершенно другая, даже внешне, кроме того, Лариса и Леонид ей как чужие… особенно Леонид.

– Вы, мужчины, все не так понимаете и ставите с ног на голову. И еще смеете издеваться над женской логикой. Она не другая, мой друг, она точная копия Ромы, его клон – посмотрите как-нибудь его фотографии в ранней молодости. И норов тот же – оба безбашенные, и в этом их прелесть – эксцентричные чудаки украшают бытие. Правда, в разумных дозах. А что те двое ее не любят, так тут обычная зависть и ревность – Рома отличал ее, она была как… даже не знаю, как сказать, как его часть, рука, голова, ухо. Сиамские близнецы! Вот. Они были как сиамские близнецы. Это Ленька и Лариска другие, а не Лика. Ленька – напыщенный дурак, Лариска – зануда, вроде его сестрицы Нины, и диктатор. Эта девочка, Лика, вылитый Ромка, и он это знал. И насчет Кары тоже ошибаешься, мой друг. Не Кара собиралась уйти, а Рома! Причем к вашей покорной слуге. – Она ткнула себя пальцем в грудь и хрипло расхохоталась. – Ко мне. Да, да, ко мне! Были и мы рысаками. Дети уже большие, Лариске, кажется, восемнадцать было, Ленька на три-четыре года моложе. Маменькин сынок…