Людмила Зарецкая - Там, где твое сердце

Многоцветные плитки с рельефной поверхностью стали изготавливать лишь в пятнадцатом-семнадцатом веках. Как правило, делали их белорусские мастера, привезенные в Россию после взятия в полон. Первым белорусского мастера привез в Калугу богатый купец Никитин, затем началось повсеместное вовлечение мастеров из Беларуси в русское производство изразцов, которое впоследствии расширил патриарх Никон. Белорусские мастера открыли секреты приготовления разноцветных оловянных эмалей: белой, желтой, бирюзовой, зеленой и синей.

– Но в начале восемнадцатого века облицовка изразцами наружных частей зданий была прекращена, так что изразцовые храмы – это настоящий раритет, подлинная древность, которой сегодня осталось совсем мало, – Илья Никитич разгорячился от своего рассказа, мелкие бисеринки пота выступили на его высоком покатом лбу. – Вот именно этой темой, изразцовым искусством семнадцатого-восемнадцатого века, и занималась ваша матушка, Танечка Рокотова. Увидите ее, скажите, что Илья Никитич велел непременно кланяться.

– Передам, – улыбнулась Лера. Золотов-старший ей страшно нравился.

– Дед, – Олег достал из сумки прихваченный из Лериного дома образец. – Посмотри, что я у Леры на шкафу нашел.

– Интересно, – старик водрузил на нос очки, аккуратно, почти что нежно взял у внука из рук плитку и подошел поближе к окну, чтобы лучше падал свет. – Можно поинтересоваться, дорогая моя, откуда это у вас?

– От деда. Мой дед Иван Александрович Рокотов, помните такого?

– Как же, как же, – старик поднял очки на лоб и внимательно посмотрел на Леру. – Таких людей, как ваш дед, сейчас уже не делают. Да и раньше тоже это был штучный товар. Настоящий мужик был, ничего не скажешь.

– Олег сказал, что у вас есть такая же плитка.

– Да, и знаете откуда? От вашего легендарного деда, моя дорогая.

– Как? – Лера даже вскочила.

– Олег, давай ты заваришь нам чаю с черносмородиновым листом, ты знаешь, где он лежит, чтобы мы могли отведать пастилу, которую вы были так добры принести. А я пока расскажу твоей замечательной жене, при каких обстоятельствах я познакомился с ее дедом. Кстати, должен отметить, что с возрастом у тебя улучшился вкус, а я-то, старый дурак, признаться, боялся, что ты безнадежен.

От такого изысканного, чуть странного комплимента у Леры запылали уши. Она мимолетно подумала, что Золотовы, что старший, что младший, – единственные в ее жизни мужчины, которые считают ее красивой, и погрузилась в невероятную историю, которую поведал ей Илья Никитич.

В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, то есть за три года до ее рождения, к искусствоведу Илье Золотову пришел Иван Рокотов, человек к тому моменту уже прославленный и орденоносный. С собой он принес два изразца, которые попросил, нет, не оценить, а охарактеризовать.

По словам Рокотова, он нашел эти плитки в земле на территории своего колхоза и хотел бы понять, с чем имеет дело.

Он наотрез отказался более конкретно говорить о месте находки, а также называть количество имеющихся у него плиток. Золотов понял, что тут кроется какая-то тайна, настаивать не стал, попросил пару дней для проведения экспертизы, а затем во второй раз встретился с Рокотовым, теперь уже не менее взволнованный, чем знаменитый председатель колхоза.

– С вероятностью девяносто девять процентов плитки, которые принес Иван Александрович и которые мы сейчас видим, были изготовлены Степаном Полубесом, – в голосе старого искусствоведа прозвучал триумф, который Лера, впрочем, не смогла оценить по достоинству.

Глядя в ее непонимающее лицо, Илья Никитич всплеснул руками:

– Боже мой, деточка, вы, я вижу, никогда не слышали о таком мастере!

Лера призналась, что так оно и есть.

– Что вы, это была звезда первой величины, изразцовых дел мастер, уникальный художник Степан Иванов по прозвищу Полубес. Он был старшим среди белорусских ценинников, работающих в Москве в шестидесятые-семидесятые годы семнадцатого века. Родился в Мстиславле, потом был взят в плен, привезен в Россию и очень быстро представлен патриарху Никону.

Тот, как мы знаем, ценинников привечал и очень способствовал тому, чтобы изготовленными ими изразцами опоясывались соборы и монастыри. Правда, Никон довольно быстро попал в опалу, но к тому моменту Степан Полубес уже был очень известным мастером, представленным к царскому двору, так что он вполне мог обходиться и без своего благодетеля.

Его работы в Новоиерусалимском и Иосифо-Волоколамском монастырях, а также в церкви Григория Неокесарийского на Полянке доказали, что Степан – просто непревзойденный мастер цвета. Искусствоведы говорят, что встретиться с изразцами Полубеса – это все равно что попутешествовать по радуге, которая, сочетая полутона и сияя красками, соединяет небо с землей.

– Как красиво! – завороженно прошептала Лера.

– Царь даровал ему старшинство над ценинниками, которые жили в гончарной слободе в Москве. К тому моменту Степан уже в полной мере отточил свое уникальное творение, свою визитную карточку, свой собственный неповторимый стиль, который прозвали «павлиньим оком».

– Как прозвали? – потрясенно спросила Лера, не поверившая собственным ушам.

– Павлинье око. Именно так народ окрестил изразцовый пояс, который Степан использовал для украшения монастырей. Считалось, что павлин – символ гордой красы, а плитки, разрисованные Степаном, были так красивы, что дыхание захватывало. Кроме того, соединенные вместе, они из сплетения узоров травы, цветов и листьев создавали что-то похожее на павлиний глаз. Отсюда и название.

Правда, настоящими шедеврами были лишь первые его работы. Из пяти дошедших до нас композиций павлиньего ока наибольшими художественными достоинствами отличался только первый вариант, который он применил на Истре. После ссылки Никона все остальные работы Степана Полубеса были в лучшем случае слабой копией того, что он делал раньше. И уникальность плиток, принесенных вашим дедом, милая леди, как раз в том, что они представляют собой тот самый первый вариант, который имеет наибольшую ценность.

– И вы все это рассказали моему деду?

– Да, рассказал. И спросил, понимает ли он, владельцем какого богатства является, правда, при условии, что помимо этих двух плиток в природе существуют и другие. В общем, он попросил меня никому про это не рассказывать и по моей просьбе оставил одну плитку из двух у меня, чтобы я мог получше ее изучить. Не часто, знаете ли, приходится держать в руках работу Степана Полубеса.

– А что было дальше?

– Ничего, – старый ученый пожал плечами. – Больше я никогда не видел вашего деда.

– И что ты про все это думаешь? – вступил в разговор Олег.