Виктория Платова - Два билета в никогда

Интересно, как это выглядит с земной орбиты?..

Отстранившись от Старостина, я заглядываю ему в лицо. Глаза урода закрыты, мокрые ресницы дрожат – и когда они успели отрасти настолько, что занимают полщеки?

Ну, почти.

Невозможно понять, улыбается Старостин или морщится от нестерпимой боли. Я пытаюсь отстраниться, но ничего не выходит: урод держит меня за куртку мертвой хваткой.

– Нравится куртка? – спрашиваю я.

– Нравишься ты, – выдыхает он.

Неизвестно каким образом мы оказываемся в подъезде. Но это – правильное решение, самое логичное: в подъезде намного теплее, чем на улице. К тому же Старостин прислонил меня к батарее отопления и со всех сторон окружил собой. Я и двинуться не могу, чтобы не наткнуться на руки Старостина, свитер Старостина, старостинский пуховик. Один циклон сменяет другой, придумывать им все новые и новые имена нет никакой возможности.

– Ялюблютебя, люблютебя, – безостановочно шепчет Старостин, тычась ресницами мне в лоб и висок. – Давно. Всегда.

Сэмпер Фай — всплывает в моем сознании.

ВСЕГДА ВЕРЕН.

Девиз морских пехотинцев, а Старостин как раз и похож на морского пехотинца. Высокий (выше меня почти на голову), широкоплечий, длиннорукий. Девчоночьи ресницы несколько выбиваются из образа, но и с ними можно справиться. Обрезать ножницами, в конце концов. Эта мысль заставляет меня улыбнуться. И Старостин улыбается в ответ.

Наконец-то я вижу ямочку на его правой щеке, выползшую из укрытия.

– Ялюблютебя…

Такова суть морского пехотинца. Один поцелуй – и он сражен.

– Расскажи мне о полуострове Вальдес, – шепчу я.

– Что? – шепчет Старостин.

– Ты же готовил доклад об Аргентине.

– Когда?

– Сто лет назад.

– Я не помню. Но если тебе нужно… Я могу…

– Не нужно, Старостин. Проехали.

Год, в котором мне все ещё пятнадцать, проходит под знаком циклонов, ураганов, девятибалльных землетрясений и цунами. Это – глобальные потрясения, но есть и локальные: в виде торнадо, выброса вулканического пепла и техногенных катастроф. Можно подумать, что всему виной Старостин, но всему виной – я. Мы почти не расстаемся, и единственное, чего он хочет… чего хотел бы – чтобы я стала его девушкой. Официально, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вроде – сидеть за одной партой, обниматься на переменах, целоваться на тусовках и зависать дома друг у друга под предлогом подготовки реферата по информатике.

Знакомство с родителями, ах-ха-ха!

Конечно, это не единственное, чего хочет Старостин, хотя он никогда не признается в остальном. Но к большему, чем поцелуи (мы целуемся постоянно, мы намотали на поцелуях сто пятьсот миллионов часов), – я не готова. Старостин согласен подождать. Давно. Всегда.

Старостин согласен на все – даже на то, чтобы об отношениях урода и писаки не пронюхали классные мудаки.

– Ну, и что ты думаешь делать дальше? – спросила я в первый вечер, стоя у подъездной батареи.

– Любитьтебя.

– Тогда не стоит посвящать в наши планы посторонних.

Старостин мог бы работать контрразведчиком. Агентом под прикрытием. Кротом, угнездившимся в ЦРУ или даже в госдепе. Когда я публично огребаю очередную порцию дерьма от почитателей моего таланта, он не вмешивается. Хотя его синие глаза темнеют до фиолетового, а руки сами по себе сжимаются в кулаки.

Костяшки старостинских пальцев такие белые, что даже синие.

Убегай, отвернись, убегай, отвернись, убегай. Акустическая версия.

– Это неправильно, – рычит Старостин, обнимая меня в очередном подъезде. – Я им всем морды набью, сволочам. Я их по стенке размажу.

– Нет. – Я глажу Старостина пальцами по подбородку. – Ты обещал. Ты не должен вмешиваться.

– Но почему? Почему?

– Считай, что это эксперимент.

– И как долго он продлится?

– Не думаю, что долго. Они сами отвянут. Вот увидишь.

– Ялюблютебя…

Довольно часто мы ходим в киношку, но никогда не садимся на указанные в билетах места. Я кормлю Старостина поп-корном из рук, а когда гаснет свет, мы забрасываем ноги на передние кресла. Как какие-нибудь ковбои или боссы мафии. Когда мне не нравится поворот сюжета, я свищу в два пальца, и старостинские губы тут же оказываются поблизости от моих губ.

– Ты… Ты просто улётная!..

В свете, идущем с экрана, я наблюдаю за кадыком Старостина – как он судорожно дергается от избытка чувств. И все не могу решить, кто же там, внутри? Кит? Электрический скат, воздушный змей, древесная лягушка?..

Именно кит, ничто иное.

Мы упиваемся тайными свиданиями. Старостин, которому поначалу не очень нравилась идея скрывать наши отношения от всех, окончательно втянулся. Случайно соприкоснуться пальцами, пока классные мудаки заняты своими делами; столкнуться взглядами в районе школьной столовой; уйти порознь, чтобы через пятнадцать минут встретиться на платформе метро «Горьковская» и сесть в разные вагоны – в этом есть что-то по-настоящему офигенное.

Улётное ☺☺☺.

Но и в разных вагонах мы не выпускаем друг друга из виду. Наблюдаем друг за другом сквозь двойные стекла и улыбаемся. Наш метро-трип заканчивается на «Удельной»: достаточно далеко от Петроградки, чтобы встретить кого-то из одноклассников. И поэтому мы безнаказанно влипаем друг в друга, когда поднимаемся по эскалатору. Я становлюсь на ступеньку выше и обнимаю Старостина за шею, и ерошу волосы у него на затылке. А он щекочет мне ухо своим бесконечным ялюблютебя. Ялюблютебя заключено во все старостинские истории, гораздо менее интересные, чем история полуострова Вальдес. Но они все равно нравятся мне.

Они прикольные.

Гораздо менее прикольно выглядит разговор с Ма. Он начинается с традиционного:

– Ты ничего не хочешь рассказать мне, Анюта?

Ну почему этот вопрос всегда застает меня врасплох?

– Смотря о чем ты хочешь спросить. Если о школе…

– Тетя Лера…

– Откуда же мне знать про тетю Леру? Это ведь твоя подруга, а не моя.

– Тетя Лера видела тебя на Удельной.

Упс. Интересно, что делала на Удельной Калерия Витольдовна Пицек? Её дурдом находится совсем в другом районе города.

– Это исключено, – твердым голосом говорю я. – Что я могла забыть на Удельной? Подумай сама.

– Она видела тебя в метро. С каким-то мальчиком. Вы поднимались по эскалатору. И не просто поднимались, а…

– Что? Не пугай меня.

– Вы обнимались, – наконец выпаливает Ма. – И… он тебя целовал.