Тимоти Уилльямз - Черный август

Она было решила, что он шутит. Но когда он повторил еще раз, что Анну Эрманьи похитили, Розанна Беллони поведала, как несколько месяцев назад к ней приходил отец девочки.

Эрманьи приходил к ней за помощью.

– И что вы ему сказали? – спросил Тротти.

– О его дочери?

– Да.

– Комиссар Тротти, собственных детей у меня никогда не было. – Еле заметный вздох под слегка приподнявшейся шерстяной кофточкой. – И я никогда не была замужем – не потому, что не хотела. – Она посмотрела на пальцы своей левой руки. – По другим причинам, говорить о которых скучно. Но в этой школе я работаю уже двадцать семь лет и все эти годы учу детей уму-разуму. За двадцать семь лет о детях – да и о взрослых тоже – можно узнать многое. И одну очень важную вещь я поняла: нельзя пытаться изменить людей. Можно им помогать, можно им что-то советовать, но нельзя пытаться изменить их, если сами они меняться не хотят. Изменять людей, заставлять их быть другими – это философия фашизма. Фашистское мышление. А нам с вами, думаю, всего этого достало.

Розанна Беллони улыбнулась, блеснув ровными зубами. В уголках ее глаз цвета лесного ореха собрались морщинки.

Тротти провел рукой по разгоряченному лицу.

В час ночи Пизанелли опять отправился наверх – туда, где сейчас, десять с лишним лет спустя, лежало мертвое изуродованное тело Розанны.

В половине второго ночи Тротти покинул дворик и отправился на поиски какого-нибудь работающего бара. Вернулся он с парой пластмассовых стаканчиков.

Двое полицейских выпили горячего кофе.

Прождав еще с час, они увидели, как уходил Меренда; низко опустив голову, он был погружен в разговор с хорошенькой прокуроршей из Рима. Каблуки ее туфель звонко стучали по неровной мостовой дворика, голос в неподвижном воздухе звучал хрипло.

За ними, заложив руки за спину, тяжело ступали два карабинера.

Ворота закрылись, и звук последней сирены замер в ночи.

– Попробуем что-нибудь вытянуть из этого Боатти.

– Куда мне еще жениться, если и по ночам вы меня не отпускаете?

– Не нужно было мне звонить, – сказал Тротти и раздраженно добавил: – Шел бы в медицину, Пизанелли. Или нашел бы себе какую-нибудь работенку в ратуше.

Медленно поднимаясь по лестнице, Пизанелли и Тротти миновали дверь синьорины Беллони. К двери была приколота полицейская записка, вход не охранялся. Дверь была распахнула, за ней сидел сержант. С лестничной площадки виднелись только его ноги и клубы сигарного дыма. Где-то в квартире раздавались приглушенные голоса.

– С чего это ты взял, что я останусь без зубов?

– Ну все эти кариесы, комиссар.

– Я грызу эти конфетки с конца войны, – усмехнулся Тротти. – Одно из немногих удовольствий в жизни.

– Жалко себя стало, комиссар?

– Наоборот, живу и радуюсь. – Они поднялись к последней квартире. Дверь в квартиру синьора Боатти была приоткрыта. – Розанна Беллони была на пару лет моложе меня. Она родилась в 29-м или 30-м. Мы оба росли в годы фашизма.

– А вы кажетесь моложе, комиссар.

– Все из-за леденцов. – Тротти постучал по покрытому лаком дереву и крикнул: – Есть тут кто-нибудь?

Через матовое стекло дверного окошка было видно, что в квартире горит свет. Тротти толкнул дверь. Полицейские очутились в небольшой прихожей. Стены ее были белыми, и, кроме пары восточных гравюр, ничего на них не висело.

За дальней дверью послышалось какое-то движение, и вскоре она отворилась.

– Синьор Боатти?

Мужчина перевел взгляд с Пизанелли на Тротти.

– Да.

– Комиссар Тротти из уголовной полиции.

Боатти вздохнул:

– Вроде бы я уже ответил на все ваши вопросы.

Тротти поднял руку:

– Я понимаю, время уже позднее.

– Очень позднее. – У Боатти были темные глаза, темные волосы, толстые красные губы и круглое бледное лицо. Одет он был так, словно только что вернулся с улицы; несмотря на поздний час, рубашка его казалась свежей, а синие брюки выглаженными.

– Я увидел, что у вас горит свет, – продолжал Тротти извиняющимся голосом. – Если вы не возражаете, мы зайдем.

– Слишком много вопросов за один вечер. – Боатти посмотрел на свои часы.

– Когда-то я был знаком с синьориной Беллони. Не очень близко, но, думаю, она считала меня своим приятелем.

– Приятель-полицейский? – вяло произнес Боатти.

– Вы разрешите нам войти?

Журналист снова перевел взгляд с Пизанелли на Тротти и отступил назад.

– Если вы так настаиваете. – Умное лицо его выглядело уставшим. Под глазами легли круги. – Право, не знаю, услышите ли вы от меня что-нибудь, чего я уже не говорил вашему приятелю комиссару Меренде.

У потолка лениво вращались лопасти вентилятора.

На письменном столе красного дерева стоял бежевый компьютер. Стены были скрыты книжными полками. На дорогом персидском ковре валялись журналы – военные журналы на нескольких языках. На одном из них, свернувшись клубком, спал котенок.

– Жена уже легла спать. Будем сидеть потише. – На лице Боатти мелькнула мальчишеская улыбка. «Ему, наверное, тридцать с небольшим», – подумал Тротти, опускаясь на кожаный диван. – Сейчас она работает над одним переводом и должна высыпаться. – Подумав о чем-то, он добавил: – А дочерей взяли на праздник бабушка с дедушкой.

– У меня тоже есть дочь, – сказал Тротти, сам не зная зачем. – Замужем, сейчас ждет своего первого ребенка.

Боатти холодно улыбнулся:

– Что-нибудь выпьете, господа?

– Мы на службе.

– На службе в три часа утра?

– В такую жару так хочется пить, – невинно заметил Пизанелли.

Боатти стоял, касаясь бедрами подоконника, и смотрел в открытое окно, выходившее на площадь Сан-Теодоро и собор.

– Когда нет ветра и над долиной По висит жара, кажется, что попал в Африку, на экватор. – На какой-то миг он потерял мысль. – Может быть, минеральной воды, комиссар?

Тротти кивнул.

Боатти отправился на кухню. Тротти подошел к книжным полкам и стал рассматривать книги. Научная фантастика и детективы. Много заглавий на иностранных языках. Тротти узнал желтые корешки детективной серии, издаваемой «Мондадори». [5] Миланское книжное издательство. «Il poliziotto e solo». [6] «Одинокий полицейский» (ит). Тротти поморщился.

На экране компьютера замерцал зеленый свет. На стене висело несколько восточных рисунков – тигры и другие экзотические животные с китайскими пиктограммами сбоку.

– Вы ее хорошо знали, комиссар? – спросил Боатти, возвращаясь из кухни с подносом.

– Синьорину Беллони? Мы несколько раз виделись по делу одного полицейского расследования. Вне стен школы мы не встречались. Я и понятия не имел, что она могла здесь жить.

– Вы хотите сказать, что эта часть города – не слишком подходящее местожительство для ушедшей на покой школьной директрисы?