Тимоти Уилльямз - Черный август

– Возраст, господин начальник?

– Маленькая шутка, Пьеро. – Быстрая неестественная ухмылка. – Вы все так серьезно воспринимаете.

Третий этаж квестуры лишили жизни, как лишают жизни разрушающийся зуб; показная новизна производила впечатление блеска и белизны зубного протеза. Итало-калифорнийская архитектура, медь и мрамор. Живая пальма в кадке, вокруг – синтетические папоротники. Вместо старого письменного стола, где когда-то сидели Джино с Принцессой, – столик из черных пластинок в полпальца толщиной. Место Джино занимала теперь выкрашенная перекисью блондинка. Объемистая грудь под синей форменной блузкой, индивидуальный жетон с компьютерным шифром. Пальцы, тяжелые от маникюрного лака и золотых колец.

(Принцесса, собака Джино, давным-давно умерла).

– Еще год-другой, господин начальник квестуры, и я перестану вас раздражать.

Начальник квестуры усмехнулся. Он подошел к Тротти и дружески положил ему руку на плечо.

– А вы и впрямь слишком чувствительны.

– Никому здесь ваша отставка не нужна. Пьеро, и вам это прекрасно известно. Вы нужны. Вы всем тут нужны.

– Я ценю вашу поддержку.

– Мы ведь дружим с вами больше шести лет. Вместе работали.

Тротти кивнул.

– Все-таки вы очень циничны, Пьеро Тротти. Иной раз мне так хочется узнать, кому вы вообще доверяете.

– Я давно убедился, что лучше всего полагаться только на самого себя.

Снова принужденная усмешка:

– Можете полагаться и на меня. – Начальник квестуры направился к своему кабинету. – И вы это тоже знаете.

Тротти, на плече которого лежала рука его более молодого начальника, вынужден был шагать рядом.

– Вы же знаете, Пьеро, что всегда можете на меня положиться?

Так и не дождавшись ответа, начальник квестуры предложил:

– Как насчет кофе? И небольшой беседы? Мы ведь так давно уже не разговаривали с вами серьезно.

– Настоящий кофе?

– От которого, может быть, вы окончательно придете в себя еще до ленча.

Они прошли в кабинет – удобный, просторный, выдержанный все в том же современном антисептическом стиле. В воздухе пахло синтетическим ковром. Опустившись в белое кожаное кресло, Тротти освободился наконец от объятий начальника. На стене висел портрет президента Коссиги.

Начальник квестуры заказал по телефону два кофе и, усевшись за стол, на котором, кроме двух радиотелефонов и пепельницы, ничего не было, улыбнулся Тротти:

– Буду с вами совершенно откровенным, Пьеро.

– Конечно.

– Я не могу допустить вашего участия в расследовании убийства на Сан-Теодоро.

Тротти молчал.

– Прошлой ночью вы там были. И приехали туда раньше Меренды. Не удивлюсь, если узнаю, что об убийстве вам сообщил Пизанелли или Токкафонди.

– Я приехал на Сан-Теодоро минут за пять до Меренды и прокурора.

– Успокойтесь, Пьеро. Сейчас август, жарко… Я не люблю, когда вы расследуете убийства.

– Об этом вы уже говорили.

– Убийства привлекают внимание. Потому что здесь, в этом городе, в этой глухомани, они происходят не так уж часто. В Италии ежегодно совершается что-то около 1400 убийств, а тут их никогда не бывает больше восьми, чаще всего – не больше двух в год. Ни тебе мафии, ни организованной преступности – провинциальное болото. Самое худшее – вялая торговля наркотиками в университете. Поэтому всякое убийство сразу же оказывается в центре внимания местной прессы, а иногда и кой-кого еще. – Продолжая улыбаться, он покачал головой. – Вы прекрасный человек, Пьеро Тротти. Один из лучших. По-своему благородный, – неопределенный жест в сторону двери, – чего не скажешь о большинстве других. Честный и благородный. Но вы никогда не умели скрыть, что не любите комиссара Меренду.

Тротти вынул из кармана ананасный леденец.

За окном над Новой улицей понуро висел государственный флаг.

– Пусть это и маленький городишко, но теперь и у нас есть собственный отдел по расследованию убийств. Дело будет вести Меренда, и я бы не хотел, чтобы вы вмешивались, Пьеро. – Услышав в своем голосе раздражительные нотки, начальник квестуры замолчал. Потом примирительно улыбнулся. – На одной искренности далеко не уедешь. Я даже не уверен, что она вообще между нами нужна. И уж точно – не в этой стране. Искренность – не из тех качеств, которыми восхищаются итальянцы. – Начальник квестуры откинулся в кресле и скрестил руки на груди.

– А вы не считаете себя итальянцем? – Глядя на начальника, Тротти вдруг понял, что до сих пор никогда по-настоящему не всматривался в лицо сидевшего перед ним человека. Правильные черты этого лица были прежними – тонкие усы, холодные серые глаза, изогнутые брови, тщательно выбритая кожа, но теперь, казалось, они стали принадлежностью совершенно незнакомого человека.

– Честный, Пьеро, и почти по-немецки исполнительный. Но вы слишком часто наступаете людям на ноги.

– Возможно.

– Факт. Вам известно, что несколько человек – из важных фигур в городе – по разным причинам уже просили перевести вас в другое место?

– Слышал.

– Но вы хорошо работаете, и поэтому в этом вопросе я всегда руководствовался только собственными соображениями. Вы нужны мне, Пьеро. Потому что вы хорошо работаете и заслуживаете доверия. Вы северянин, выросли в этом городе и понимаете здешних людей. И уж если быть откровенным до конца, вы нужны мне, потому что вы – друг.

Тротти молчал.

– Но, честно говоря…

– Да?

– Я совсем не уверен, что вы окончательно свыклись с мыслью о смерти Чуффи.

– Мне бы не хотелось обсуждать этот вопрос.

– К смерти бригадира Чуффи вы не имеете ни малейшего отношения. Хотя до сих пор не избавились от желания свести старые счеты, Пьеро.

Тротти начал было вставать. Начальник квестуры жестом его остановил.

– У нас с вами есть одно общее.

Тротти вновь погрузился в кожаное кресло.

– Одно общее. Мы оба здесь посторонние. Вы посторонний из-за своей вечной честности. Я посторонний, потому что попал сюда из другого мира. Я из Фриули. Вы меня спросили, считаю ли я себя итальянцем. С годами, разумеется, я освоил правила игры по-итальянски, научился хитрить и понял, когда нужно идти на компромиссы. Я изучил своих коллег. Я понял, как выгодно вступить в сильную политическую партию, и вот теперь в кармане у меня партийный билет. Но вот здесь, – он похлопал себя по груди, прикрытой французской курткой, – здесь я все тот же мальчишка из Фриули. Не итальянец, не ловкач. Младенец. И, – он снова ударил себя в грудь, – до сих пор слишком простодушен в отношении своих соотечественников с южных альпийских склонов.

– Мне бы очень хотелось расследовать убийство на Сан-Теодоро.

Начальник квестуры хотел было что-то ответить, но в дверь постучали и в кабинет вошла женщина с серебряным подносом, на котором стояли две чашки с дымящимся кофе. Приятный запах ее духов смешивался с ароматом кофе.