Рут Ренделл - Наследие греха

– Не думаю, чтобы это имело какое-то значение, – сухо ответил священник.

– Вот как? Вы, наверное, считаете, что этот тип вручил своей жене – единственному человеку, который его любил и верил в него, – декларацию своей невиновности вкупе с неопровержимыми доказательствами последней? Простите меня, но все это полная чепуха. Не считая тех нескольких минут, которые он провел у себя дома, когда зашел вымыть руки – а заодно и спрятать деньги, – он даже не оставался с ней наедине. А тогда он ничего сказать ей не мог. Ведь надо было делать вид, что он ничего не знает. Вы меня понимаете? До нашего прихода он мог лишь сознаться в убийстве, а не отрицать свою вину. А потом появились мы. Нашли капли крови в раковине и едва заметные следы на стене кухни, там, где он снимал свой пуловер. Когда он вернулся, то сразу снял повязку, чтобы показать нам свой палец, а повязку отдал жене. Но он не сказал ей ни слова, не просил у нее поддержки. Только раз он вообще сослался на нее…

– Да?

– Мы нашли сумочку с деньгами под матрасом их большой двуспальной кровати. Почему Пейнтер ничего не сказал жене, если ему дали денег в то утро? Вот он, ответ, смотрите, в стенограмме. «Я знал, что жена сразу запустит в них когти. Она уже давно ныла, просила меня купить то одно, то другое для дома». Вот и все, что он сказал о ней, даже не взглянув в ее сторону при этом. Мы предъявили ему обвинение, а он ответил: «Ясно, только вы делаете большую ошибку. Ее убил бродяга». Тут же повернулся и пошел вместе с нами вниз по лестнице. Не остановился, чтобы поцеловать жену, не просил дать ему зайти в детскую, посмотреть на ребенка.

– Она навещала его в тюрьме?

– Все свидания проходят в присутствии офицера тюремной охраны. Послушайте, сэр, я ответил на все ваши вопросы, так что все заинтересованные стороны довольны. Разве это не главное? Простите меня, но я не согласен с вашей точкой зрения.

Священник молча вынул из бумажника фотографию и положил ее перед Вексфордом на стол. Старший инспектор взял ее в руки. Похоже, этот снимок сделали в саду пасторского дома. На заднем плане была громадная магнолия – высотой почти с дом, который она частично скрывала. Вся крона была полна белыми восковыми цветами. Под ней, обнявшись, стояли молодой человек и девушка. Парень был светловолосым и высоким. Он улыбался, и было сразу видно, что это сын Арчери. Но Вексфорда интересовал не он.

Лицо девушки было уверенным и печальным. Большие глаза спокойно и серьезно смотрели прямо в объектив. Светлая челка свисала на лоб, волосы падали на плечи, покрытые типичной студенческой рубашкой – линялой, заправленной в мятую юбку, перехваченную в талии широким поясом. Талия у нее была крохотная, а над ней круглилась пышная грудь. Вексфорд тут же вспомнил мать девушки – только та сжимала не руку молодого человека, а окровавленную тряпку.

– Очень мила, – сказал он сухо. – Надеюсь, ваш сын будет с ней счастлив. – И он вернул фото владельцу. – Скорее всего, так оно и будет.

Целая буря эмоций – обида, боль, гнев – пронеслась в глазах пастора. Вексфорд продолжал смотреть на него с интересом.

– Я не знаю, кому или чему верить, старший инспектор, – заговорил Арчери печально, – а пока я нахожусь в состоянии неуверенности, я не могу одобрить их брак. Нет, это еще мягко сказано. – И он ожесточенно тряхнул головой. – Я абсолютно, решительно против него, – сказал он.

– А эта девушка, дочь Пейнтера?

– Она верит – точнее, принимает на веру – невиновность отца, но осознает, что другие вряд ли будут поступать так же. Честно говоря, я не думаю, что она согласится выйти за нашего сына, пока я и его мать настроены так, как сейчас.

– Чего вы боитесь, мистер Арчери?

– Наследственности.

– Ну, это такая непредсказуемая штука!

– У вас есть дети, старший инспектор?

– Дочери, две.

– И они замужем?

– Одна да.

– А кто ее тесть?

Впервые за все время разговора Вексфорд почувствовал некоторое превосходство над беднягой священником. И даже испытал род злорадства, или, как говорят немцы, Schadenfreude.

– Вообще-то он архитектор, член совета Нортварда от партии тори, – ответил старший инспектор.

– Понятно. – Генри склонил голову. – А ваши внуки уже складывают из деревянных кубиков домики, мистер Вексфорд?

Полицейский не ответил. Единственный признак жизни, который пока подавал его первый внук, проявлялся в приступах тошноты, одолевавших утрами его мать.

– А я обречен с самой колыбели следить за тем, не испытывают ли мои внуки влечения к острым предметам, – вздохнул священник.

– Вы же сказали, что она не выйдет за него без вашей воли.

– Они же влюблены! Как я могу…

– А кто узнает? Скажите всем, что Кершо – ее настоящий отец, и все.

– Я буду знать, – сказал Арчери. – Я уже вижу лицо Пейнтера, стоит мне только взглянуть на нее. Вместо ее рта я вижу его толстые губы, вместо ее голубых глаз – его кровожадный взгляд. В ее жилах – та же кровь, старший инспектор, та, что смешалась с кровью миссис Примеро на полу ее дома, на его одежде, в трубах канализации… Та же кровь будет течь и в моих внуках. – Тут он понял, что, кажется, увлекся, и, прервавшись, покраснел и закрыл на минутку глаза, словно ужаснувшись нарисованной им самим картине.

Вексфорд постарался говорить мягко:

– Мне жаль, но я ничем не могу помочь вам, мистер Арчери, дело закрыто. Оно исчерпано, и время нельзя повернуть вспять. Я ничего не могу для вас сделать.

Генри пожал плечами и тихо, словно в забытьи, проговорил:

– Он взял воду и мыл руки свои перед толпой, говоря: «Не я повинен в крови этого праведника…» – И тут же подпрыгнул с перекошенным лицом. – Простите, старший инспектор. Я не должен был этого говорить, это ужасно. Могу я сообщить вам, как намерен поступить дальше?

– Разрешите представиться, Понтий Пилат, – сказал Вексфорд своему помощнику. – Это ведь он про меня. Так что смотри, не забывай впредь, с кем говоришь.

Берден хмыкнул.

– Так что он хотел, сэр?

– Во-первых, услышать, что Пейнтер был осужден невинно, чего я ему сообщить, разумеется, не мог. Черт побери, да это все равно что признаться в том, что я ни черта не смыслю в своей работе! А ведь это было мое первое самостоятельное дело, Майк, и мне еще повезло, что в нем не было ничего сложного. Теперь Арчери намерен заняться расследованием сам. Безнадежное занятие, через шестнадцать-то лет, но поди докажи ему… Во-вторых, он просил меня разрешить ему говорить со свидетелями. Желал заручиться моей поддержкой на тот случай, если они явятся сюда и, кипя праведным негодованием, будут с пеной у рта доискиваться справедливости.

– И все его усилия, – сказал Берден задумчиво, – основаны лишь на сентиментальной вере миссис Пейнтер в невиновности ее первого мужа?