Дмитрий Серков - Корпорация «Коррупция»

Но она не такая и никогда такой не была. Нет! Даря себя безвозмездно, искренне любила, не задумываясь о последствиях. А он – про деньги?!

Алене было плохо…

Понимая, что каждым словом причиняет нестерпимую боль, советник шел на осознанный риск. Смотрел, минуя руку с пистолетом, в глаза и рассказывал, как все было на самом деле. Дожимал, ждал, когда Соболева дрогнет, впадет в истерику, опустит оружие, сдастся. Красочно описывал, с кем и при каких обстоятельствах познакомился, как проводил время. Череда скоротечно сменяющихся кадров заполнила разум. Алена видела сплетенные тела, сотрясающий их оргазм, блаженные улыбки и ухмылки лиц, бесстыдно смеющихся над ней.

Боль. Боль от осознания измены пронзила ее тело. Точно раскаленную докрасна иглу воткнули в мозг, нанизали на нее пульсирующее сердце. Она вдруг отчетливо поняла, что Борис не чувствовал за собой никакой вины. Все позывы к его совести оказались абсолютно бесполезны. В его голове царило иное восприятие жизни, ставящее во главу угла собственную избранность. Другое, извращенное и глумливое. Общественная мораль – ничто. Моралисты – неудачники и слабаки. В жизни, как в джунглях, побеждает сильнейший. И этот сильнейший – Борис Андреевич Штурмин.

В последний момент Алена поняла, что больше не способна контролировать себя: нервно вытянутое струной тело, наполненную обидой душу. Она продолжала видеть события со стороны: советника с могучей фигурой в расстегнутой у ворота сорочке, обнажившей мощную шею, и хрупкую молодую женщину в ситцевом голубом платье напротив, зажавшую в руке пистолет. Давид и голиаф. Он – строг и сосредоточен, она – на грани нервного срыва.

«Как же я тебя ненавижу!!!»

Приняв решение, Штурмин поднялся из-за стола. Он хотел примирения:

– Я никогда ничего не обещал и всегда был с тобой предельно честен… Здесь не было никакого кидалова…

Указательный палец правой руки дернулся в непроизвольном импульсе.

Алена видела дрогнувший пистолет, отскочивший назад затвор, желтую дымящуюся гильзу, выплюнутую в сторону. Видела изумленные глаза Бориса, враз побелевшее лицо, видела, как только что сильное тело, потеряв опору, мешком с костями рухнуло вниз. Она увидела смерть! Не придуманный литераторами образ старухи с косой, а смерть настоящую, жестокую и безжалостную, безликую и бесплотную, но от того не менее страшную.

Она увидела… нет, скорее ощутила у себя в мозгу ее леденящий кровь взгляд.

Холодный и прямой, острый, точно длинные вязальные спицы. И в этот миг жизнь для нее закончилась. Голова очистилась от мыслей, в душе образовалась бескрайняя пустота, тело обрело небывалую легкость, а будущее превратилось в белый лист. Заснеженная степь до горизонта, сливающаяся с небом. Будущего нет!

Пребывая в шоковом состоянии, Алена Соболева вышла в коридор, не оглядываясь на бездыханное тело любимого мужчины. Тем же обходным путем вернулась в редакцию и, привычно усевшись на рабочее место, включила компьютер. Хладнокровно отстучала по клавишам свое последнее «прости» – дембельский аккорд, давно обещанную Андрею Владиленовичу статью о запредельной коррупции в Южноморске. Теперь, когда все стало очевидным, и все фигуранты выявлены, она могла с чистой совестью отчитаться в проделанной работе, назвать всех поименно, указать цифры и факты. И это, несомненно, был венец ее журналистской карьеры. Самый сильный и правдивый репортаж.

Из дневника Алены Соболевой:

«Вот и все… Все закончилось… Закончилось для него, закончилось для меня. Я совершила страшный поступок, которому нет оправдания, и теперь уже ничего нельзя повернуть вспять. Время течет только в одном направлении.

Странно, как все легко и просто. Странно, что вот так можно взять и перечеркнуть все, что было и все, чего уже никогда не будет. Словно нажав на клавишу выключателя и погасив свет.

Странно, но я абсолютно спокойна. Меня не трясет и не бросает в холодный пот.

Теперь все уже позади, и ты не достанешься никому.

Может, мое спокойствие – это шок? Шок от случившегося?

«Никому» – какое страшное и холодное слово. Синоним «вечности»…

Прости…

Мне незачем больше жить. И некуда больше идти.

Все закончилось.

В моей смерти прошу никого не винить…»

Не задумываясь, Алена Соболева шагнула в распахнутое настежь окно…

Солнце яростно жгло с самого утра, и сейчас, ближе к полудню, температура воздуха в тени перевалила далеко за сорок по Цельсию. Укрыться от июньского зноя было решительно негде, и он с завистью взирал на шумящие на склоне над ними кипарисы и на очаровывающую прохладу черноморских вод, разлившихся далеко внизу. Ветер горячим дыханием одурманивал, иссушал губы, торопил покинуть поросшую редким кустарником открытую площадку, из которой старыми кривыми зубами вырастали гранитные памятники, венчавшие конец человеческой жизни.

Городское кладбище раскинулось в трехстах метрах над уровнем моря, на пологом южном склоне горы Средний Ахон. Отсюда открывались живописные виды на Южноморск и окрестности, на гордый и неприступный Кавказский хребет, одетый снежными шапками, и на величественное Черное море, бриллиантовой гранью переливающееся в солнечных лучах. Но сейчас его не интересовали пейзажи: здесь, на границе мира сущего и царства Аида собрались только самые близкие, скорбящие о безвременной утрате. Василий Петрович Леднев вглядывался в лица немногих присутствующих, стараясь определить степень участия каждого в недавних событиях, окончившихся трагедией. Пока идет следствие, старый опер не исключал, что кто-то из них приложил куда больше сил к развитию событий, чем виделось на первый взгляд.

Почтить память Алены Соболевой, вопреки ожиданиям, пришли единицы. Молодая, амбициозная журналистка заплатила слишком дорогую цену за то, чтобы открыть истину.

Истину, которую так никто и никогда не узнает. Истину, ставшую достоянием узкого круга избранных, и быстро потонувшую в этом самом кругу.

Шеф был непреклонен:

– Никакой утечки! С Андреем Владиленовичем я лично переговорил, он откажется от публикации… Мы не можем допустить, чтобы результаты расследования стали достоянием гласности. Хватит почем зря будоражить общественность. Информация подорвет устои власти не только в регионе, но и в стране! Ведь по беспределу в Южноморске народ станет судить о происходящем во всей России…

«И возможно, окажется прав,» – хотел было ответить Леднев, но сдержался. При том, что он давно уже вовлечен в политические игрища российских элит, ему до сих пор претило лгать и изворачиваться, говорить и не договаривать. Оставаясь при своей точке зрения, что люди имеют полное право на получение объективной информации, нисколько не сомневался, что дневник Алены Соболевой еще требует самой тщательной проверки, не являясь истиной в последней инстанции. Но каким бы ни был результат расследования, ее смерть будет напрасной, послужив не более чем козырем в размене карт власть имущих. И все останется по-прежнему.