Юлия Алейникова - Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана

Елена Александровна не знала, как быть. Ей страшно было подумать, откуда и как попала к Чугунову эта самая шубу. Но обидеть его отказом она тоже боялась. Ужасно мучаясь совестью, она все же приняла подарок, повесила в прихожей, но носить не смогла. Чугунов, к счастью, дома бывал нечасто и этого не заметил.

Однажды Федот Ильич принес с собой большой завернутый в холстину сверток. А когда развернул, в нем оказалась картина. Картин он еще не приносил, и Елена Александровна, накрывая на стол, с любопытством взглянула на полотно. Потом присмотрелась внимательнее и даже перестала расставлять чашки.

– Да ведь это же… Репин! – воскликнула она. – Вот и подпись! Откуда у вас эта картина?

Чугунов отчего-то смутился, завозился возле окна, раскладывая что-то на подоконнике.

– Так, это… Ну в общем, на службе… Премировали, короче, вот, – нашелся он с неловким объяснением. – А чего, хорошая картина?

– Ну, что вы! Илья Ефимович Репин – величайший российский художник! – всплеснула руками Елена Александровна, жадно рассматривая картину. Что-то неуловимо знакомое было в лице мужчины, изображенного на портрете. Полные печали глаза, смотрящие в сторону от зрителя, тонкое, смуглое, одухотворенное лицо.

Прежде, до революции, они с Робертом часто бывали на вернисажах. Муж любил живопись, хорошо разбирался в ней и увлек Елену Александровну. Однажды они даже ездили в Москву, чтобы взглянуть на выставленную в галерее купца Третьякова картину Репина «Иван Грозный…». Потрясающее полотно, такое сильное, яркое, живое, столько муки, страдания в героях.

Точно. Вот что знакомое! Ну конечно! Как же она сразу не узнала.

– Это портрет Всеволода Михайловича Гаршина! – воскликнула она с радостным узнаванием. – Известного литератора. Я однажды встречала его на литературном вечере! – обернулась с улыбкой Елена Александровна к сыну и Федоту Ильичу. Но наткнулась на его угрюмый, какой-то недружелюбный взгляд и смущенно закончила: – Он там свои произведения читал.

Действительно, еще совсем юной девушкой Елена Александровна была на скромном литературном вечере у знакомой своей кузины и слышала там выступление Всеволода Михайловича. Помнится, он произвел на нее сильное впечатление. Красивый, высокий, с загадочным, невероятно одухотворенным лицом, мягкими, словно беззащитными манерами, глубоким, словно завораживающим голосом. Он произвел на юную Леночку сильнейшее впечатление. Она даже подойти познакомиться с ним отказалась, такое робкое восхищение охватило ее впечатлительную натуру.

А потом Елена Александровна читала, что моделью для царевича Ивана стал известный литератор Гаршин. Елена была очень взволнована и с особым интересом рассматривала не Ивана Грозного, а царевича, силясь разглядеть в нем именно Всеволода Гаршина. Они потом даже спорили с мужем, насколько образ царевича вышел собирательным, а насколько в нем было от самого Гаршина. Ведь для этого образа Репину еще и художник Менк позировал. Но Елене Александровне в царевиче Иване виделся только Гаршин.

Да, они вообще много спорили об этой картине и даже целый вечер не разговаривали, разойдясь во мнении, насколько оправдан в искусстве столь жестокий, кровавый реализм. Правда, вечером Роберт не выдержал и пришел к жене мириться с цветами и извинениями. Елена Александровна грустно улыбнулась этим теплым, далеким воспоминаниям. Какими наивными, глупыми детьми они были. Ссорились из-за картин, спорили из-за прочитанных книг и не знали, какой ужас реальный, не выдуманный надвигается на них всех. Ужас, который раздавит, разрушит, перемелет всю их жизнь. Убьет их самих. Она быстро отвернулась от картины и, смахнув незаметно слезу, отвернулась к столу, продолжив суетливо накрывать к чаю.

С появлением в доме картины от нее стало словно теплее. Теперь, оставаясь целыми днями вдвоем с сыном, Елена Александровна чувствовала незримое присутствие в квартире Гаршина. Она даже перестала, как прежде, бояться случайных выстрелов на улице и громкого топота на лестнице. Эти страхи у нее появились после гибели Роберта. Тогда она хватала Андрюшу и, прижав его к себе, пряталась в дальней комнате. Теперь ей стало спокойнее. Они с Андрюшей занимались письмом и математикой, раньше это делал отец, читали книги, их иногда приносил откуда-то Чугунов. Иногда, когда Андрюша занимал себя сам, Елена Александровна потихоньку беседовала с портретом, как с живым, добрым другом. Временами она чувствовала себя одинокой и потерянной в новой жизни. И хотя их хозяин был человеком неплохим и, возможно, даже добрым, они были слишком разными и чужими друг другу, хотя Елена Александровна и была ему безмерно благодарна за спасение.

К тому же с недавних пор Федот Ильич как-то переменился. Он стал беспокойно спать, вскрикивая по ночам, даже несколько раз будил Елену Александровну. Стал хмурым, раздражительным, поздно возвращался со службы, почти перестал разговаривать с Андрюшей. Несколько раз приходил пьяным, а один раз даже напился дома. Елена Александровна и Андрюша сидели у себя и со страхом слушали какие-то незнакомые, разухабистые песни, временами прерываемые хриплыми всхлипами.

Елена Александровна не понимала, в чем дело, а спросить боялась. Но теперь они стали все больше и больше отдаляться от их еще недавно радушного хозяина. Однажды придя домой выпивши, Федот Ильич стянул с себя сапоги, портянки и, швырнув их на пол, зло крикнул Елене Александровне:

– Ну, чего стоишь, морда буржуйская? Простирни! Чай, мой хлеб жрать задарма довольно уже!

Андрюша вспыхнул и выступил вперед, желая заступиться за мать, но Елена Александровна успела схватить его за руку и спрятала себе за спину.

Портянки она выстирала. Во-первых, они действительно сидели на чужой шее, во-вторых, из страха за сына. С тех пор так и повелось, и Елена Александровна не успела заметить, как быстро превратилась в оскорбляемую, бесправную прислугу. Чугунов наглел с каждым днем. Он стал безобразно развязан, груб и агрессивен. При этом как-то затравленно озирался по сторонам, плохо спал и ужасно выглядел.

Елена Александровна терялась в догадках, видя подобные перемены, и даже неоднократно советовалась с Всеволодом Михайловичем по поводу подобных перемен. Так длилось долго, почти до конца зимы, пока однажды вечером в припадке неконтролируемого гнева Чугунов не ударил Андрюшу.

Елена Александровна схватила перепуганного сына и заперлась у себя. А когда Чугунов уснул тяжелым беспокойным сном, взяла сына, чемодан с вещами, узелок, надела подаренную Чугуновым шубу и, прихватив портрет Гаршина, покинула квартиру чекиста навсегда. Оставить ему портрет она просто не могла, это было равносильно предательству близкого человека. Она ни секунды не думала о стоимости картины, только о своей привязанности к ней.