Наталья Александрова - Волшебный компас Колумба. Неизвестный шедевр Рембрандта

– Нет, – ответил тот, стараясь не встречаться с ней глазами. – У меня дела, я должен остаться в городе.

– В городе? – Елена закусила губу, голос ее задрожал. – Дела? Как ты можешь оставить меня в такой трудный момент? Ты знаешь, как мне тяжело! Ты знаешь, что я не могу сейчас остаться одна! Ты должен отложить все свои дела и…

– Елена! – сухо прервал ее Груздев. – Елена Павловна, возьмите себя в руки! У меня действительно важные дела, я не могу их отложить! А вы… вы не останетесь одна, вы побудете с дочерью… – Он выразительно взглянул на Галину. – У вас наверняка найдется о чем поговорить… вы давно не виделись…

С этими словами он резко развернулся и зашагал к своей машине, не дав Елене Павловне времени на ответ.

Елена проводила его растерянным взглядом, пробормотала что-то неразборчивое и села в свою машину. Галя поискала глазами машину Игоря, он сказал, что подождет, пока она выйдет. Мало ли как сложится.

Ага, вон его машина. Галина махнула рукой – все, мол, в порядке, можешь уезжать. Сердце отчего-то защемило. Она осознала вдруг, как хорошо и спокойно провела эти дни в ветеринарной клинике. Вафля такой славный, и Игорь ей так помог… Увидит ли она их еще когда-нибудь?

Всю дорогу до дома мать молчала, глядя прямо перед собой невидящими глазами.

На пороге дома их встретила Анфиса.

Увидев Галину, она всплеснула руками, попятилась, а потом залилась слезами:

– Галиночка Леонидовна, вы живы! Господи, какое счастье! А я не верила, не верила, что это вы были в той машине! Я чувствовала, что вы живы…

– Анфиса, уймись! – неожиданно оборвала ее Елена Павловна. – Что за сцены? Что ты о себе возомнила?

– Ой, извините, Елена Павловна. – Анфиса шмыгнула носом, вытянулась по струнке и спросила:

– Обед когда подавать?

– Мне все равно, я не хочу есть! – Елена Павловна отправилась в свою комнату и захлопнула за собой дверь.

Галя не стала ее задерживать. Ей не терпелось прочесть письмо отца, которое передал ей адвокат.

Она прошла к себе, закрыла дверь и вскрыла конверт.

Какое-то время она не решалась достать из него письмо, ей мешало волнение.

Что в нем? Что написал ей отец?

Наконец она взяла себя в руки и вытряхнула на стол листок, исписанный ровным и прямым отцовским почерком.

Внезапно с ее глазами что-то случилось – буквы кривились, расползались, не хотели складываться в слова… Галина не сразу осознала, что ее глаза наполнились слезами. Она справилась с собой, вытерла глаза и приступила к чтению.

«Галчонок, раз ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Тебе будет трудно, но я верю в твою силу, в твою решимость. Мы ведь с тобой одной крови. Ты сможешь все преодолеть, сделаешь то, что должна. Если возникнут серьезные проблемы – тебе поможет наш однофамилец, тот, который говорил по-турецки. И помни, что я люблю тебя. И еще – как бы ни сложились обстоятельства, помни, что я люблю и твою маму. Не причиняй ей вреда, не делай ей больно».

Галины глаза снова наполнились слезами, но на этот раз она не стала их вытирать. Она вышла на балкон.

Балюстраду уже починили, но Галина не подошла к ней. Сквозь слезы она смотрела на море, освещенное желтым светом осени, и думала об отце.

Он знал, чувствовал, что над ними сгущаются тучи, предвидел свою смерть. И он верил в нее, верил, что она сделает то, что должна… значит, она обязана оправдать его надежду.

Мысленно перечитав письмо, она выделила из него непонятную фразу:

«Тебе поможет наш однофамилец, который говорил по-турецки».

Что отец имел в виду?

Ладно, она еще подумает об этом, подумает позже…

Галя очень долго стояла так, глядя на море и думая об отце. Только когда начало темнеть, она почувствовала, что замерзла, вернулась в комнату и переоделась. Взглянув на часы, решила пойти в гостиную.

Там она встретила мать. Увидев дочь, Елена подошла к ней и проговорила жалким, заискивающим голосом:

– Линочка, прости, что я так себя вела сегодня… я очень плохо себя чувствую… я так переживала, когда мне сказали о тебе… о твоей смерти… когда я увидела… увидела тот ужасный труп, ты просто не представляешь, что со мной было… только Сергей… Сергей Михайлович поддержал меня, помог мне…

Ее голос снова задрожал, она завертела головой, словно кого-то искала.

Галина хотела язвительно напомнить матери, что Груздева здесь нет, но удержалась. Матери и без того было плохо. Ее руки дрожали, лицо покрылось красными пятнами, она начала что-то судорожно искать в карманах.

– Где же они… они должны быть здесь… да где же…

– Что ты ищешь, мама?

– Ах, вот… – Елена Павловна наконец нашла флакончик с таблетками, трясущимися руками отвернула колпачок, встряхнула флакончик…

Часть таблеток высыпалась на ковер, Елена вскрикнула, опустилась на колени, принялась собирать их.

– Мама, постой, я тебе помогу… – Галина опустилась на ковер рядом с матерью, чтобы помочь ей, но та оттолкнула ее. Галина встретилась с ней взглядом – и увидела больные, безумные глаза.

Наконец мать собрала таблетки, положила одну в рот и оглянулась в поисках воды. Галина налила в стакан минералки, подала матери, та молча кивнула, сделала большой глоток, прикрыла глаза.

Постепенно лицо ее приобрело нормальный цвет, разгладилось, на губах заиграла улыбка.

«Да она наркоманка, – внезапно поняла Галина. – Ясно, что этот мерзавец, Груздев, подсадил ее на эти таблетки, чтобы легче было ею управлять… Надо же, я не думала, что у нее это зашло так далеко…»

Тем хуже, поняла она, тем труднее будет вырвать мать из его рук, тем сложнее будет заставить ее принять реальность, заставить ее понять истинный смысл происходящего. Она не поверит, она ни за что не поверит…

В гостиную заглянула Анфиса, спросила, можно ли подавать ужин.

– Да, пожалуйста, – оживилась мать. – Мне очень хочется есть!

Казалось, она забыла обо всех своих несчастьях.

Ужин был накрыт в каминном зале. Камин был растоплен, дрова весело потрескивали, пламя отбрасывало на стены живые отсветы. Стол был слишком велик для двоих. За ужином Елена Павловна была оживленной, ела мало, но выпила два бокала вина, вспоминала какие-то трогательные случаи из Галиного детства. Галя подыгрывала ей, смеялась над ее шутками, но все время присматривалась к матери, выискивая в ее лице, в ее голосе прежние, знакомые черты.

Мать удивительно, страшно переменилась, стала другим, незнакомым человеком – но иногда сквозь эти незнакомые черты все же проглядывало что-то родное…

После ужина мать быстро поднялась и ушла в свою комнату, чтобы принять еще таблеток, как с грустью констатировала Галя.

Она еще немного посидела, глядя в огонь, наконец поднялась к себе.

По дороге она заглянула в комнату Анфисы.