Аркадий Вайнер - Умножающий печаль

– Спасибо, я это помню. Что вы решили?

– А чего мне решать? Ты молодец – хорошим сыскарем стал. Но самый лучший сыщик – это живой сыщик. Значит, шустрый, вумный и везучий. – Кузьмич думал мгновение, потом добро, по-стариковски заперхал: – Да ладно, что ты, Сергей, возбух, как геморрой! Если ты дашь мне слово, что этот бандюга здесь больше не появится, – забирай его…

Вздохнул, печально помолчал и грустно сообщил:

– Все, Сережа, все затопил ледяной плывун безверия, половодье общего обмана…

Он протянул мне руку, я взял его мясистую пухлую ладонь, наклонился и плюнул ему в пригоршню. Сжал с силой его пальцы и тихо сказал:

– Будьте вы все прокляты, христопродавцы…

Подошел к Марине, глядящей широко открытыми глазами в выцветшее августовское небо. Разноцветные радужки стали в смерти одинаковыми – почти черными. Она улыбалась! Честное слово, она улыбалась!

Прости нас, дорогая девочка, ничего не изменить – разорвалась серебряная цепочка. Наверное, это ты нас с Котом спасла на рассвете своим букетом ненормальных цветов, лилий-стрелиций, похожих на птиц.

Поцеловал ее в теплый еще лоб и сказал Коту:

– Пошли.

Он смотрел на меня в упор, не понимая, что я ему говорю.

– Пошли, Кот!

– Куда? – спросил он. – Зачем?

– Не знаю. Может быть, ты захочешь рассчитаться за нее.

– Захочу, – кивнул он механически.

– Пошли, Кот! Здесь больше нельзя… Пошли, друг…

Кот взял в руки ее лицо, и голова Марины послушно повернулась к нему – она улыбалась ему ободряюще и утешающе. У меня сердце зашлось.

Он поцеловал ее в эти всегда приоткрытые для поцелуя и смеха чувственно-нежные губы, прикрыл ей ладонью глаза, и лицо ее сразу стало строгим и успокоенным.

– Пошли, Кот…

Он встал, раскачиваясь как пьяный, подошел к затих шему бородачу, опустился на колени, положил ему руку на лоб, тихо сказал:

– Прощай, Карабас… Прости, дружище…

Ну что же, Марьяша, жизнь моя прошедшая, горькая моя любовь неутоленная, острое мое, щемящее счастье, – давай попрощаемся.

Последний раз мы с тобой наедине.

Больше нам уже не быть вдвоем – с утра повалит толпа злорадных соболезнователей, лицемерных утешителей, а потом будут официальные государственные похороны – все то и все те, кого ты остро ненавидела.

Кортеж длиной в пол-Москвы, море цветов, реки венков. А пожалеет тебя, может быть, только прислуга в доме – они тебя любили, по темноте своей считали простой русской душой, забубенной пьющей бабой.

Ты переиграла меня, обманула, ушла непобежденной. Простое, нелепое объяснение – да не любила ты меня!

А я тебя любил больше жизни.

Я не вру тебе – нельзя хвастаться слабостями, а это моя слабость.

Как наркотик.

Давным-давно ведь знал – нам лучше расстаться, эмоциональная абстиненция всегда была сильнее, не мог я вырвать тебя из себя.

Любил больше жизни, готов был всегда умереть с тобой в один день.

Но ты мне не верила. И правильно делала.

Потому что умереть я был готов, а поменять свое дело, мое жизненное призвание на жизнь с тобой – ни за что!

И сейчас, когда ты перешагнула порог всех тайн, я признаюсь тебе – лучше пусть будет так, чем если бы ты ушла с Котом.

Прости меня, но никто из нас не волен изменить себя. И подчинить судьбу.

По законам античности Герой бессилен перед Роком.

Секретарша Надя пожалела, она хотела «подготовить» меня к страшной вести – сказала, что ты ранена. Но я сразу знал, что тебя больше нет.

Потому что вместе с тобой умерли остатки моей души. Острая боль, похожая на инфаркт.

Какое-то время я буду болеть, как чахоточник, отхаркивать омертвелые куски души, потом сердечное кровотечение утихнет, на том месте, где была душа, возникнет твердый рубец, похожий на пяточную мозоль.

Тогда я вернусь к своей работе. Я буду дальше держать на плечах свод мира.

Это не я выбрал себе такое странное занятие. Меня сюда поставила судьба. И я буду стоять, дожидаясь, пока подрастет сын Иван Александрович Серебровский, чтобы ему – единственному любимому на земле человечку – переложить на плечи этот невыносимый груз, это проклятие, всегдашнюю боль и грех, эту великую миссию. Избранничество.

За что?

Зачем?

И согласится ли он взять ее?

Не знаю.

Но я буду стоять. На том месте, где ты оставила меня, мой срезанный цветок, мое улетевшее облачко, моя умершая душа, моя ушедшая весна…

Оттуда, куда ты ушла, взглядом, свободным от пристрастий, зла и суеты, посмотри на меня. Ты увидишь, что я не злодей. Хирург ножом и болью несет исцеление. Уляжется пыль и летящие обломки смутного времени, и люди узнают, и ты увидишь, как много важного, нужного, тягостного и доброго сделал я. И там, в новом воплощении, ты дашь мне то, что я так и не смог получить здесь, – твою любовь.

Это и будет Рай. Я заслужил его своим адом здесь. Ибо сказано навек: вершителям Добра будет Добро, и ни пыль, ни бесславие не покроет их лиц, и будут они жители Рая, в котором пребудут вечно…

До свидания, моя любовь.

До свидания в Раю…

Заходящее солнце раскалило Серегино лицо до индейской красноты. Строго, не отрываясь, смотрел он перед собой на дорогу, шевелил беззвучно сухими губами – с собой разговаривал.

– Марина знала бездну стихов, – почему-то вспомнил он. – Часто со смехом повторяла Белого: «Жизнь, говорил он, стоя средь зеленеющих могилок, – метафизическая связь трансцендентальных предпосылок»…

– А я все хотел тебя спросить или в словаре посмотреть – что это значит? Но так и не удосужился. И сейчас не знаю, что это за метафизика…

– Плюнь, забудь! – посоветовал Серега. – Не нужно это тебе…

– Наверное… Страшное дело – у людей самые разные таланты, а у меня один – здоровье! На кой он мне? Надоело мне все, Серега!

– Пройдет, – пообещал он твердо.

– Знаешь, я последний раз по найму работал лет двенадцать назад. И так я надоел своими фокусами руководству, что когда подал заявление об уходе по собственному желанию, мой начальник Фима Головчинер наложил резолюцию: «С наслаждением!»

– Ты это к чему?

– Не знаю… Иногда мне кажется, что это Фортуна расписалась на моем заявлении…

Серега недовольно покачал головой:

– Не разговор! Сейчас тебе надо собраться… Как никогда!

– Зачем, Серега?

– Пока Сафонов не опомнился. Он сам напуган, поэтому дал слабину и выпустил нас. Это ненадолго… Сегодня-завтра тебя начнет искать вся милиция…

– Для чего?

– Тебя загребут – поводов достаточно – и придушат в камере. Вопрос будет решен радикально, – серьезно сказал Серега.

– И что мне делать? Собравшись, как ты говоришь…

– Сваливать! Осталась узенькая щель – в нее надо проскользнуть. Если удастся…