Татьяна Устинова - Запасной инстинкт

– Всем трудно говорить о нем, – произнес он злобно, – и всем приходится! Его убили, понимаете? Если вам не наплевать на то, кто это сделал, вы должны со мной встретиться.

– А вы что, следователь из районной прокуратуры?

– Я, черт возьми, дизайнер. Федя работал со мной девять лет. Или я с ним. И я должен знать, кто и за что…

– А-а, – протянула Зоя Ярцева, – вы сериалов насмотрелись, да? Про Робина Гуда и торжество справедливости? Милый юноша, вам со мной не повезло. Я ни во что такое не верю. Вы бы оставили Федора в покое и занимались своими делами. Больше пользы будет, это я вам точно говорю, как старший товарищ.

Именно потому, что она была совершенно права, Троепольский, вместо того чтобы послушаться, озверел еще больше.

– Где вы работаете?

– Зачем вам?

– Я должен с вами поговорить.

– Я не хочу с вами говорить.

– Где вы работаете? Она помолчала.

– Да и черт с вами. Я работаю в Гидропроекте, знаете, где это? Между Ленинградкой и Волоколамкой, видно за версту. Вы хотите прямо сейчас приехать?

– Да.

– Я закажу вам пропуск. Двадцатый этаж.

Троепольский положил трубку и с сомнением посмотрел на свои кроссовки – вряд ли в них можно передвигаться по снегу без ущерба для здоровья, а ни в чем другом он не мог передвигаться, ноги он сильно промочил, пока топтался возле Фединого дома. Тротуары вокруг этого самого дома специально были спланированы таким образом, чтобы снег, дождь, паводки и разливы рек непременно концентрировались именно там, где ходят люди. Снег в течение десяти минут превращал тротуары в непроходимые топкие болота, в которых непременно увязли бы все танки потенциального противника, если бы им пришло в голову двинуть на жильцов. Дождь заливал подступы, укрепления и фортификации еще быстрее. Вдоль дома шли узкие тропки, по которым с грехом пополам можно было ходить, придерживаясь за серую бетонную стену. Тропки выводили прямиком к помойке, и вокруг ящиков по утрамбованному мусору тоже были проложены тропинки – к остановке автобусов и маршруток. Выскочив из машины, Троепольский первым делом угодил в лужу – так, что джинсы вымокли по щиколотку, что уж говорить про ботинки!

Пока он сейчас выберется на проезжую часть, поймает машину, объяснит, куда ехать, и до подъезда Гидропроекта его вряд ли довезут, кроссовки тоже промокнут, Троепольский подхватит пневмонию, – хорошо бы “типичную”! – будет долго и уныло болеть, он всегда болел долго и уныло, потом с трудом потащит себя на работу, и поезд уйдет уже навсегда, и не догнать его будет ни за что!

Почему он никак не может купить себе машину?!

– Варвара! А, черт! Шарон!

– Слушаю.

– Сизова попросите дождаться меня. Пусть он никуда не уезжает. Если Светлова появится…

– Арсений, я здесь. Я уже появилась.

Троепольский от неожиданности выронил телефон, который собирался кинуть в портфель. Полина стояла на пороге его кабинета, на ковре за ней тряслась экзотическая китайская хохлатка Гуччи.

– Я тебе нужна?

Троепольский вдруг понял, что не знает, как ответить на этот вопрос.

Пожалуй, больше, чем ты думаешь? Пожалуй, больше, чем думаю я сам?

– Где ты была?

– В аптеке на той стороне.

Она имела в виду противоположную сторону улицы Тверской.

Троепольский, согнувшись в три погибели, шарил под столом, искал телефон. Потом, согнувшись еще больше, он заглянул под выдвижные ящики, повздыхал оттуда, потом стал на четвереньки и быстро пополз вокруг стола. Полина посторонилась.

– Ты сделала рентген?

– Ты что-то уронил?

– А в аптеку тебя зачем понесло?

– Я разбила очки.

– Вчера?

– Сегодня.

Троепольский нашарил телефон, зажал его в кулаке и стал пятиться задом из-под стола, разогнулся, с силой стукнулся головой о столешницу и протяжно завыл от боли.

– Ты что? Ударился?!

Подбежала китайская хохлатая собака, выпучила глаза и тоненько гавкнула на него.

– Пошла вон, – простонал Троепольский, – черт побери!..

Полина присела так, что прямо перед носом Арсения оказались ее темные очки, желтая с зеленью щека с розовой царапиной и длинная прядь черных волос.

– Где ты ушибся?

Рукой Троепольский показал – где. Ему было так больно, что на глаза навернулись слезы. Идиотизм.

Пальцы Полины Светловой забрались ему в волосы, и он замер и напрягся, моментально позабыв о том, что ему больно, что унизительно сидеть перед ней под столом, и еще о том, что все разладилось в последнее время, и еще о том, что он должен спешить.

– Давай я подую. Хочешь?

Он секунду смотрел на нее, а потом повернул голову, чтобы она подула. Она и вправду подула.

Ее дыхание осторожно и нежно пощекотало кожу под волосами. У Троепольского взмокла спина.

– У крокодила заболи, – сказала Полька быстро, – у бегемота заболи, у гадюки болотной заболи, а у Арсения заживи…

Так все это было глупо, так не нужно, непривычно, и спина стала совсем мокрой, и Троепольский взял Полину за подбородок свободной рукой, сдернул очки – она моментально зажмурилась и, кажется, голову в плечи втянула – и поцеловал.

Давным-давно они не целовались “просто так”. Пожалуй, они никогда не целовались “просто так”, даже в начале романа. Только в расчете на “продолжение”, только в качестве “прелюдии”, только затем, чтобы потом “начать”, “перейти”, “шагнуть”…

Шагать было некуда и перейти нельзя.

И еще сидеть было очень неудобно – он почти под столом, с телефоном в упертом в ковер кулаке, она на корточках рядом. И в любую секунду могли нагрянуть сотрудники или идиотка Шарон, и телефон мог зазвонить. И еще утром Арсений узнал, что она замешана в историю с Фединым убийством. И договор пропал из его квартиры. И враг притаился где-то поблизости. И в чужой машине он молился, прикрыв глаза, чтобы не видеть снег, – господи, только бы не она!..

Он оторвался от нее и посмотрел внимательно и серьезно, встал на колени и швырнул телефон на диван. Тот приземлился с глухим стуком.

Арсений держал ее так, что вывернуться она никак не могла, но она не смотрела ему в глаза! Не смотрела, и все тут!..

– Полька.

Она уставилась, кажется, на его шею.

– Посмотри мне в глаза.

– Я смотрю.

– Нет, не смотришь.

– Зачем тебе это надо?

– По-другому я не понимаю.

– Чего ты не понимаешь, Троепольский?

– Ничего. Посмотри сейчас же.

Она подняла глаза примерно до уровня его носа и уставилась пристально.

Беда просто.

Троепольский опять поцеловал ее – от злости и страха.

И поцелуй вдруг оказался слишком серьезным и тяжелым, как мельничный жернов на шее, и потянул Арсения вниз, в темное, глубокое, опасное. Он тяжело задышал, ему стало наплевать на то, что она так и не посмотрела ему в глаза, и на то, что ничего нельзя, и все это “просто так”. Он переместился по ковру, приналег на нее и прижал к себе – горячими растопыренными ладонями. Она с готовностью прижалась и даже схватила его за свитер, и он вдруг испугался, что упадет.