Татьяна Устинова - Пороки и их поклонники

– Да, – согласилась Маша. – Правильно.

– И тут вдруг грянуло завещание Лизаветы, и в дело оказался замешан я! Добромир продолжал гнуть свое – ему нужна квартира, а ты его еще послала с его… нежными чувствами. Он взбеленился, конечно, хоть и “просветленный и посвященный”. А Гаврила Романович запаниковал. И напрасно.

– Почему?

– Потому что Маслов Евгений Иванович оказался умнее Добромира. Я думаю, что ему сразу показалось странным, что это старичок так хлопочет, чтобы “Путь к радости” получил Лизаветину квартиру! И зачем ему три картины покойного Огуса? Он навел справки и выяснил, что Огус был известный искусствовед и картин никогда не писал, а Гаврила Романович в прошлом страстный коллекционер живописи. Он сложил два и два, понял, что картины скорее всего вовсе не Огуса, а кого-то известного или даже знаменитого, и предложил Гавриле Романовичу “поделиться”. Может, припугнул, что все расскажет Добромиру и тогда Гавриле вовсе ничего не видать.

– И Гаврила Романович его… убил?

– Убил, Машка. Они встретились в Лизаветиной квартире, Евгений Иванович расположился, чтобы как следует изучить эти самые картины. Скорее всего Гаврила Романович стоял на своем – картины кисти старого друга и ничего собой не представляют. Маслов ничего не боялся, он и подумать не мог, что речь идет о миллионах! Наш пенсионер добыл из-под дивана нож и… всадил ему между ребер. И смылся – ждать развития ситуации. Картины он забрать не мог. В убийстве должны были обвинить тебя, а если бы из квартиры пропали картины, то получилось бы, что их кто-то украл, тебе же не было смысла красть у себя, значит, убила не ты, а кто-то третий! А он не мог привлекать внимание к этим чертовым картинам.

– Потом пришел ты, увидел труп и решил, что это я убила Маслова.

– Ну да. Только потом я вспомнил про ботинки и про то, что вы с Лизаветой всех заставляли ботинки снимать. А труп был в ботинках! После того, как вытащил тебя из лап сектантов, я понял, что есть два параллельных преступления. Я вижу только одно – Добромира с его квартирным интересом. А второго не вижу, потому что первое прикрывает все, как зонт. Помнишь, я говорил про зонт? Я вычеркнул из дела Добромира, и сразу все прояснилось.

– Что прояснилось, Володя?

– Во-первых, завещание состояло из двух частей – квартира и картины. Значит, картины что-то означали. Во-вторых, ключи были только у соседей. В-третьих, книги приносила Елена Тихоновна, и ту самую про черную магию скорее всего принесла она же. В-четвертых, Гаврила заходил к тебе перед тем, как мы поехали к нотариусу. В-пятых, свет на лестнице выключался как будто сам по себе. Ты знаешь, где у нас выключатель?

– Знаю.

– И я знаю. Потому что всю жизнь здесь живу. Свет выключал кто-то, кто знал про выключатель. В-шестых… В каких? В-шестых, да?

– Да.

– В-шестых, моя собака ни разу не лаяла, когда я находил дверь открытой. Только первый раз, на Макса, потому что он чужой. Она не лает на соседей. Вот и все. И именно Гаврила Романович обратил мое внимание на то, что к тебе стали приходить какие-то темные личности. Это уже в-седьмых.

– А… тетя? Ее тоже убил… Гаврила Романович? Архипов помолчал. Почему-то ему было неловко говорить о Лизаветиной смерти, как будто он обманывал Машу, а рассказать ей все от начала до конца про привидение он не мог себя заставить.

– Я думаю, что ее убила Елена Тихоновна. Пришла и сделала укол. Все знали, что у Лизаветы больное сердце. Умерла и умерла. Ты тоже должна была умереть – если бы не удалось тебя напугать так, чтобы ты бросилась куда глаза глядят, не думая ни о квартире, ни о прочем наследстве.

– Откуда ты узнал, что Гаврила Романович в прошлом коллекционер?

– Позвонил Монахову и спросил. Кстати, они продолжают настаивать на смотринах. Ты как? Переживешь?

Она вдруг взяла у него из рук пузатую бутылку, приткнула на стол, примерилась и бросилась ему на шею.

– Переживу, – прошептала в самое ухо. – Но что дальше, Володя? Что нам делать дальше?

– Дальше? – Он удивился. – Ничего. А что мы должны делать?

– А что будет… с ними? Они же… убийцы!

– Убийцы, – согласился Архипов и прижал ее потеснее. – С ним делать ничего не нужно, все уже сделалось.

– Как?!

– Так.

– Что ты сделал?!

– Я сдал его Добромиру. Вместе с супругой.

– Что… что ты сделал?

– Направил в “природу”, – объяснил Архипов, морщась. – Вернее, мы направили вдвоем с Магомедовым. Мы Добромиру, даже не столько ему, сколько мстительной Инге Евгеньевне, изложили, в какую кашу их втянул почтенный старец, какой ущерб нанес их бизнесу, убил их юриста и всякое такое. И предложили его квартиру вместо Лизаветиной. Гуня под тяжестью обвинений согласился отписать квартиру секте.

Маша что было сил отпихнула Архипова от себя.

– Ну да, – сказал он терпеливо, – вместе со всей обстановкой, естественно. Взамен Гаврила Романович получил дом под Вилюйском. Сто пятьдесят верст от человеческого жилья. Население – полтора десятка бывших зэков. Доставят его туда под личным присмотром Инги Евгеньевны. Наверное, уж доставили. Все лучше, чем тюрьма. Я только просил Добромира квартиру приличным людям продать. Хватит с нас… интеллигентных пенсионеров.

Маша смотрела на него с изумлением, а потом медленно покачала головой:

– А тетя как будто все заранее знала. Господи, да если бы она тебе не оставила эту квартиру!

– Это точно, – согласился Архипов серьезно. – Она знала.

В замке завозился ключ, потом послышались какие-то тяжелые прыжки, приглушенный голос и потом топот.

В гостиную вбежал Тинто Брасс и сразу сунулся к Архипову. В дверях воздвигся Макс Хрусталев. На кулак у него была намотана блестящая цепь.

– Вы чего это?

– Чего? – уточнил Архипов.

– Мрачные какие-то.

– Мы веселые, – возразил Владимир Петрович.

– А мы того… будем?

– Чего?

– Ужинать будем?

Тинто Брасс закатил глаза.

На ночь Архипов почитал немного Гектора Малафеева, и оттого под утро ему привиделся гадкий сон. После мужской природы понесло бедолагу Гектора в рассуждения о России – мать ее! – в коих увяз он совершенно и Архипова взбаламутил.

Проснулся Владимир Петрович среди ночи и некоторое время лежал в полной растерянности.

Маша спала рядом. И это было хорошо – единственное, что, как выяснилось, могло Архипова успокоить после разных трудных разговоров, сдобренных рассуждениями Гектора о России, это как раз ее легкое и веселое тепло рядом с ним.

Все хорошо. А то “холостяцкий флэт”, будь он неладен!

За окнами светлело, и хотя утро было все еще серым, очень ранним, как-то угадывалось, что впереди жаркий и длинный летний день, с желтым солнцем и синим небом.

– Как рада я, что все теперь в покое, в гармонии великой пребывает, – доверительно сказала Лизавета. – Почти надежду потеряла я, и обрела ее я снова лишь недавно!