Татьяна Устинова - Миф об идеальном мужчине

Хуже всего то, что у него совсем не осталось времени.

К началу следующей недели дело должно быть закончено, или его не стоило затевать вообще. И вот пожалуйста! Глупая баба не нашла ничего лучшего, чем в самый последний момент завести мужика, который увез ее на машине в неизвестном направлении, а идиоты, наблюдавшие за ней, даже не смогли проследить.

Господи, как его раздражали свиньи, в окружении которых он жил! Тупые, жадные, неповоротливые свиньи, почему-то уверенные, что они такие же люди, как и он.

Он доведет дело до конца, как бы ни мешали ему эти свиньи. Он просто чуточку изменит планы, немного подкорректирует их, и все. От него не уйдешь, тем более когда сделано почти все и осталось сделать еще совсем немного.

Одну треть, подумал он.

Во всем он любил точность.

Женщина должна умереть, и она умрет тогда, когда будет нужно.

Завтра, как он и планировал.

Милиция – такие же тупые свиньи, как и те, что вели за ней наблюдение, – ему не помеха. Он был не так глуп, чтобы совсем не принимать их в расчет, но он был совершенно уверен, что они никогда его не найдут.

Где им!..

Нужно спокойно подумать и решить, как именно он это сделает.

Отчеты наблюдателей лежали перед ним на столе, как всегда, в строгом соответствии с датами. Он знал все об этой убогой крысе. Он знал все о ее образе жизни, о графике ее работы, о том, что она ест на обед и как проводит выходные.

Он презрительно усмехнулся.

С какой дрянью ему приходится возиться. Ему, никогда в жизни ни обо что не пачкавшему руки!

Значит, завтра.

Он просмотрел отчеты еще раз, внимательно и беспристрастно.

Завтра в два часа дня. Конечно, от шнура придется отказаться. Новое положение дел вынуждает его воспользоваться пистолетом, хоть это и казалось ему пошлым и глупым. Но не настолько уж он прямолинеен и гибок, чтобы не использовать другое оружие, когда оно было более уместно. Этим-то он и отличался от всех окружающих свиней. Он всегда делал все так, как ему было удобно, и до конца выполнял свой долг.

В два часа дня в ее аптеку приходит машина с медикаментами. Машина приходит во двор, старинный московский глухой двор, сохранившийся еще с прошлого века. Машина въезжает в арку так, что ни развернуться, ни выехать вперед она не может, и сопровождающий отправляется с бумагами на аптечный склад. Шофер остается в машине, но из-за арки ему не видно – и не может быть видно то, что делается сзади, у кузова машины.

Там всегда стоит бледная рыжая крыса, которую ему предстоит уничтожить. Стоит и ждет распоряжений. Стоит и ждет, когда откроются складские двери. Стоит и ждет сопровождающего, мерзнет и держит бумажки, в которых будет отмечать привезенные лекарства.

У него будет по меньшей мере несколько минут, чтобы выстрелить в нее и убраться. Рядом – совсем рядом – стройка. Особняки переоборудуют в офисы, в которых разместятся потом свиньи рангом повыше. За неровным сосновым забором ревут экскаваторы и краны швыряют многопудовые плиты. Если выстрел и услышат, то никто не придаст ему никакого значения. Подумаешь, на стройке опять что-то бабахнуло.

Он усмехнулся.

К тому времени, как ее найдут, он будет мирно пить кофе в кофейне Театра Станиславского и спокойно отдыхать с чувством до конца выполненного долга.

Да. Все будет именно так.

Он радостно и глубоко вздохнул.

Завтра. Завтра все будет хорошо. Завтра к нему вернется привычное спокойствие и уверенность. Завтра он наконец-то доведет до конца то, что началось так много лет назад, когда в их жизнь вломилась та, первая гадина и чуть было все не разрушила.

Он вовремя остановил ее.

Завтра он закончит то, что началось так давно.

Завтра…

– Завтра ты поедешь на работу вместе со мной. – Андрей потянулся и пристроил ее голову себе на плечо. Ему нравилось, когда ее голова лежала у него на плече и волосы щекотали нос.

– Но мне завтра к двум! – сказала Клавдия беспечно. По правде говоря, ей было совершенно все равно, к которому часу ехать на работу. Прикажет майор – поедет к девяти, не прикажет – поедет к двум. Придумает что-нибудь, как-нибудь объяснит сотрудницам свое непреодолимое служебное рвение, заставляющее ее приходить на работу на полдня раньше.

Он помолчал.

Клавдия его слушалась так, как будто он и впрямь был центром вселенной, и это его обескураживало и пугало. Немножко.

У него не было никакого опыта по части ответственности за другого человека, особенно когда этот человек полагался на него так, как полагалась Клавдия – полностью. До конца.

– Мы так и не поели, – почему-то рассердившись, сказал он. – Ты небось с голоду помираешь.

– Помираю, – сказала она новым для него и для себя робко-кокетливым тоном и куснула его за голое плечо. – Помираю. Сейчас тебя съем.

Он захохотал, подтянул ее за локти и переложил на себя. Она была удивительно легкая, несмотря на то, что длинная, но совсем не такая костлявая, как он представлял себе все эти десять лет. Теперь ему уже казалось, что все десять лет он мечтал о ней и воображал ее себе. Холодные пальцы ее ног осторожно потрогали его ноги. Это было приятно.

– Замерзла? – спросил он заботливо.

– Нет, – сказала она, рассматривая его очень близко. – Как я могу с тобой замерзнуть. Ты такой… теплый и большой.

Клавдия не могла поверить в то, что лежит с ним в постели, гладит ногой его ногу и близко смотрит в серые, внимательные глаза. Что с ней будет, когда прекратится эта дурацкая слежка, – нет, эта чудесная слежка, спасибо тому, кто придумал последить за ней! – и Андрей выставит ее вон из своей квартиры и из своей жизни. Ведь не мог же он в самом деле внезапно, спустя десять лет в нее влюбиться!

– Ковалева, – сказал он задумчиво. Его большая рука гладила ее по голове, как маленькую. – В своей стиральной машине я нашел самодельную финку с наборной ручкой, в самодельных же ножнах. Можно узнать, что это такое?

Вот идиотка! Она забыла финку на его стиральной машине! В его присутствии она забывала обо всем на свете, не то что о каких-то дурацких финках!

– Это… моя, – пробормотала она, пытаясь рассмотреть выражение его лица. Все-таки она была беспризорником, нет, беспризорницей, а он вырос в благополучной и большой московской семье. Ей не хотелось посвящать его в тонкости детдомовского быта.

– Что твоя, я понял, – сказал он, – потому что она точно не моя. – Он перестал гладить ее по голове и подсунул руку под ее грудь, распластанную на его груди. У Клавдии по спине пробежали мурашки, и сразу стало щекотно и радостно где-то в глубине. – Ты ее всегда с собой носишь? Или только теперь стала?

– Она мне досталась по наследству, – сказала Клавдия неохотно, хотя он спрашивал вовсе не об этом. – От одной девчонки. Она несколько раз мне помогала. И спасала даже. Почему-то жалела, хотя мы вообще-то друг друга жалели мало. Ну вот… В общежитии финка мне очень пригодилась. Там разные придурки шлялись. Начиная от вьетнамцев и кончая работягами с ЗИЛа. Я их два раза этой финкой припугнула, а на третий они отвязались.