Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости

Зачем ему дали это хреново повышение, если его работа здесь никому не нужна? Зачем полковник полчаса возил его мордой по столу? Из удовольствия, что ли?

Глупо было стоять у окна и растравлять свои раны, но он стоял и растравлял, понимая, что это очень глупо. Скорее всего полковник во всем прав, и правил игры Никоненко по-прежнему не знает, следовательно, постоянно наступает всем на больные мозоли. А полковнику стоять за него горой нет никакого смысла. Он никто. Чужак, пришедший с другой территории.

Весь его многолетний милицейский опыт говорил, что обижаться никак нельзя, недаром на стене в кабинете у Дятлова висит популярный нынче плакатик о том, что “подчиненный перед начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство”.

Никоненко вместо лихого и придурковатого принял вид всезнайский и умный, за что и получил по шее.

Все правильно.

Так говорил опыт, и к нему стоило прислушаться. Но все, что было в Игоре Никоненко мальчишеского, азартного, школьного, оскорбленно сопротивлялось, задирало гордую башку, помахивало гривой — он прав, и в этом все дело!

Он прав, а эти столичные профессионалы не правы и знают об этом! Нельзя бегать в одиночку, видите ли! Да он в одиночку набегал больше, чем весь отдел, мать его!.. Вот и злится полковник, вот и крутится, как уж на сковородке, вот и возит его мордой по столу!

Капитан изо всех сил хлопнул по подоконнику, так что загудели ладони, и пошел в кабинет.

Дина согласилась на встречу легко и быстро, а подающий надежды художник Лазаренко долго мямлил, стараясь отвертеться, но капитан ему такой возможности не дал. Никоненко назначил ему встречу на полчаса позже, чем Дине, съел в столовой невкусный обед и сел подумать.

Если сейчас он сыграет правильно, к вечеру вся история с записками, художниками и “кошками на радиаторе” станет ясной и понятной. Плохо, что он пока до конца не знает, имеет это отношение к стрельбе или нет.

Если нет, не видать ему следующих погон как своих ушей, а капитан Никоненко, несмотря на почти родственные отношения с участковым уполномоченным Анискиным, который вполне довольствовался ролью деревенского детектива, был честолюбив. Очень редко — вот как сейчас — он мог себе в этом признаться. Недаром Алина Латынина так его… задевала. Она была совсем из другого класса, в котором нет места милицейским капитанам, а он хотел, чтобы у него оно было, это место.

Он не мог тратить время на такие мысли и все-таки тратил.

Нет никакой видимой связи между подругами Сурковой и Латыниной и многочисленными сурковскими одноклассниками. Тем не менее, в Суркову стреляли именно на школьном дворе.

Даже если видимой связи нет, это не означает, что ее не существует вовсе.

“У вас нет такого же, но без крыльев? — вспомнилось ему. — Нет? Будем искать!”

Раздумывая, он снял трубку и набрал номер.

— Маша, это капитан Никоненко. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, — ответила она довольно бодро, — уже лучше. Митя сказал, что вы вчера собирались зайти. У вас ко мне какие-то вопросы?

Митя, надо понимать, это министр Потапов Дмитрий Юрьевич. Митя ей сказал, что должен зайти капитан!.. Ей-богу, это не уголовное дело, а роман из жизни высшего общества. Автор — все тот же Голсуорси.

— Да, есть вопросы, — согласился Никоненко. — Вспомните, вы точно никогда не знакомили свою подругу ни с кем из одноклассников?

— Нет, — ответила она удивленно, — никогда не знакомила. Игорь Владимирович, да я с ними сама почти не общалась! Раз в несколько лет. Я и в школу приходила только для того, чтобы… чтобы…

— Знаю-знаю, — сказал капитан после недолгого молчания, — чтобы повидать Дмитрия Лазаренко.

— Да. И даже когда училась, я ни с кем не дружила. У меня кличка была “моль облезлая”. Я такая и была. Тамарка меня жалела и из жалости со мной общалась. А потом Алина появилась, и мне стало на все наплевать.

— Кстати, как она появилась?

— Очень обыкновенно. На лыжных соревнованиях. В Нескучном саду катались сразу несколько школ. Я упала и сломала лыжу. Все мимо проехали, а она остановилась, и мы с ней кое-как до финиша доковыляли. Я ногу растянула, а за ней Аркадий Петрович на машине приехал. Они меня забрали домой, и Людмила Николаевна меня компрессами лечила. Вот и все. А потом они меня взяли… к себе. У меня плохие отношения были с мамой, и они меня жалели.

— Добрые какие, — не удержавшись, едко сказал Никоненко.

— Добрые, да, — вскинулась Маруся, — они замечательные люди, каких мало. Я, например, больше таких не знаю.

— Вы все-таки подумайте, — попросил Никоненко, — вспомните, может, вы вместе куда-то ходили и кого-то встречали.

Маруся обещала подумать и вспомнить, но как-то неуверенно, так что капитан сразу понял, что ее воспоминания — дело гиблое.

Кто-то что-то говорил ему об этом, но он никак не мог вытащить из памяти, кто именно, что и когда. Просто тогда он не придал этому значения, а следовало бы придать.

Он приедет вечером домой, выпишет на бумажку всех, с кем разговаривал и виделся, и станет вспоминать по очереди. И вспомнит. Он профессионал, хоть в этом и сомневался полковник Печорин.

Дина появилась в его кабинете, как будто выкристаллизовалась из весеннего воздуха, свежего ветра и родниковой воды. Не помогая ей, он смотрел, как она снимает длинное невесомое светлое пальто, как улыбается, как садится, как осторожно ставит на вытертый паркет безупречные ноги в безупречных туфлях, и странная мысль пришла ему в голову. Алина Латынина и Дина Больц были “одной крови”, одного класса и даже казались похожими друг на друга, но Дина не вызывала у капитана никаких эмоций, кроме профессионального охотничьего интереса. А об Алине он даже думать спокойно не мог, не то что уж смотреть!

Пропали твои благие намерения, капитан, подумал он со вздохом. Не будет у тебя вечером никакой работы. Будет одна Алина Латынина.

— Дина Львовна, — сказал он, когда Больц устроилась с наибольшим комфортом и выложила перед собой на стол крохотный мобильный телефон и тоненькую пачку сигарет “Вог”, — расскажите мне, пожалуйста, что за инструкции были в вашей записке к Дмитрию Лазаренко.

Наверное, она готовилась к разговору, потому что совершенные губы сжались только на секунду. Она готова, но ей неприятно, вот что означали эти сжавшиеся губы.

— Да никакие это не инструкции, Игорь Владимирович, — сказала она легко, — это была просто записка. Димочка давно меня не видел и весь вечер от меня не отходил, и надоел мне ужасно, и я ему написала, чтобы он уезжал, потом поговорим. Вот и все.

“Умница, — мысленно похвалил ее капитан Никоненко. — Ты решила, что я записку нашел и почерки сличил или сделал еще что-то в этом роде, как делают в таких случаях в кино, и отрицать существование записки тебе кажется глупым. Правильно тебе кажется, дорогая”.